Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

Как в воду глядел!

«А мог бы еще сидеть… — думал Дмитрий. — И мог бы мне исковеркать всю жизнь, забить в такой дальний угол, откуда бы я никогда не выбрался. О, как еще мог бы! И не дрогнул бы».

Те горькие времена прошли, теперь Дмитрий был в чести. Но отчего грустно было ему все три года после победы? Устал? душа все-таки надорвалась? Она была раньше такая доверчивая. Она поправится и вернет свое, но чем ее поднять поскорее? Путешествием? Пожалуй. И не куда-нибудь, а в Кривощеково или на Псковщину к Свербееву, в Москву к Егору. Но сперва хотя бы поближе, в станицу, что ли. Погода стояла хорошая.

А в Кривощекове уже снег, морозы, прекратились занятия в школе. Чтобы попасть в гости к матери Егора, надо на шестом номере трамвая обкружить кривощековскую площадь, на которой к зимним каникулам всегда водружалась высокая-высокая елка, миновать водонапорную башню, прогреметь по мосту через Обь и сойти у оперного театра. А может, сейчас трамвай ходит до самого конца? Как они клялись в юности вернуться домой! И звала туда эта самая елка с мигающими цветными огоньками над глубоким ночным снегом, над пустырем и базаром. Таких высоких елок уже не ставят, и место застроили, и все там не то, но все равно захотелось открыть бутылку шампанского перед боем курантов в сибирской затерянности. Душе нужно немного, она тает и вольнее бьется среди своих.

Его мечтания перебил бухгалтер Христофор Карпович. Заложив руки за спину, он по воскресеньям отсчитывал по улицам десять тысяч шагов. Высокий, стройный, некогда большой гуляка, баловень местных женщин, он к старости давал советы по любому житейскому и казенному делу, отменно знал законы (и то, как можно их обойти), сумел бы поговорить «и с министром», в магазинах добывал все, что хотел, благодаря врожденному таланту сначала подступиться, а затем очаровать незнакомца. Но больше всего славился Христофор Карпович хлебосольством и разговорами о еде.

Дмитрия он утешал в трудные годы. «Кто же так делает, дорогой? — учил он его. — Вы меня спросили? Вы спросите, я скажу. Вы не в ту дверь стучите».

При встрече он вскидывал руку вверх и медленно, остро всаживал ладонь в руку знакомого, — здоровался. Следовали обоюдные шутки, Дмитрий разыгрывал из себя солидного начальника, менял голос.

Христофор Карпович, посмеявшись, садился на свой конек.

«У меня появился чудесный сыр, приходите. Нет-нет, уверяю вас! — такого сыра вы не ели. И ни у кого не увидите А балычок! А коньяк! Вы думаете, это тот коньяк, который вам дают? Это тот коньяк! Приходите».

«Христофор Карпович, а мне все одно какой».

«Очень плохо. Ужасно! Для чего живете? Готовитесь в царство небесное? В напитках, в пище надо разбираться так же тонко, как в светских анекдотах. Я любил к люблю благородную еду, великолепные костюмы, хорошую музыку, умную беседу за столом — во всем надо знать толк. Вон на углу кружком стоят мужики. О чем они говорят? Какой завтра будет счет! Это болельщики, древние римляне, не те, конечно, которых вы читаете. Это толпа. Толпа ест и пьет все подряд. Вы видели сейчас: прошел артист. Это артист? Умоляю вас, дорогой, скажите — э-это артист? Антрепренер, с которым я работал в молодости, говорил так: «Ты актер, у тебя нет денег, но ты не иди в столовую. Иди в ресторан, причем самый богатый. Не на что? Закажи супчик и кофе, не напьешься, встань и уйди. Ты же акте-ер!» А этот, вы заметили, несет с базара на горбу картошку. У него и душа из мешковины. Дайте миллион, я не пойду его смотреть».

«Конечно, Христофор Карпович, вы таких людей знали! Вам угодить трудно».

«Я знал самых интересных людей, я действительно повидал на свете. Но когда меня спрашивали, кто, по моему мнению, самый-самый, я отвечал: повар ресторана в Кисловодске! Подождите! — выставлял он руку. — Почему? Я вам скажу. Это не поза. Он не то что понимал вас, этого мало! — он… не найду слова… он вибрировал с вашей душой. Одно удовольствие было говорить с ним. Что он знал? Вы спросите, дорогой, чего он не знал! А он всего-навсего повар. У вас, молодежи, ни о чем понятия нет. Слышу как-то: «Да это же бардак, а не мастерская!» — «А ты, — говорю, — был в настоящих бардаках? Ты, — повторяю, — был там хоть раз? Ты знаешь, каким может быть бардак? Ого! Это порядочное заведение, где каждая знает свое место. В мастерской все наоборот», И так, дорогой мой, во всем: надо разбираться».

«Не застал, Христофор Карпович, не смею спорить».

«Пойдемте, я провожу вас до сквера… Там был старый базар. Стояли мажары с арбузами. Вы знаете, что такое мажара? Нет, вы серьезно не знаете? Мажара — кубанская телега. Забита была арбузами, подходи, плати копейки и грузи. Скажите, где вы найдете такую рыбу, какую мы ели? Извините меня, вы эту рыбу сами кушайте, мне даром не надо! А что может быть лучше русского кваса? Извините меня, тогда давайте не будем об этом больше говорить! — Христофор Карпович, видно, вспоминал кого-то противного. — Мне шестьдесят пять лет, кто из нас больше видел? А спросите у калмыков, похож ли калмыцкий чай на прежний? Что это такое? Сейчас я вам скажу, дорогой…»