Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Может быть…

Мать Дмитрия, Анастасия Степановна, проснулась и с испугом спросила:

— Вы что, подрались?

— Да нет, мам, это у нас разговор такой.

Они вышли на крыльцо и закурили.

— Может быть, Димк… — подтвердил Егор упрек друга. — Говорили моряки в старое время: «Сундук адмирала Лазарева три раза обошел вокруг света, но так сундуком и остался!» Про меня. Мне еще два раза можно. Я на банкете надрался, призывал всех кино бросать.

Такое с ним действительно было. И он громко, нарушая обет не уснащать свою речь грубыми восклицаниями, тарахтел о зимнем вечере в кругу «изборцев», о своих сомнениях. Другу можно было сказать все.

— Сейчас уж всего точно не помню, — говорил Егор, — но на дне рождения Ямщикова Панин закатил такую речь. Компания собралась своя, а что-то не ладилось, посмеивались друг над другом, как вот мы с тобой, но тонко, с намеками, упрекали в тостах, в общем, легкий давнишний разлад. Тогда Панин встал и сказал (помню приблизительно, он говорил блестяще): «Друзья мои! Мы проводим прекрасный вечер. Да-а, прекрасный. Пу-сть, пусть в отличие от прочих компаний, где всегда подчеркнуто-вежливое единство, пусть у нас чувствуется в подземных этажах нашей беседы некоторая разноголосица, неприятие, мы обмениваемся стрелами… Мы страдаем от этого. Но упаси нас боже быть другими! Если мы будем тем стройным муравейником, в котором каждый знает, что и куда несет и все похожи один на другого, — тут мы и погибнем! Иными быть мы не можем. Мы живем в вечном разладе, но есть что-то выше наших неприятий, — это, может быть, наше лицо, наша самость, неповторимость. Мы счастливее!» Когда так красиво (со страданием в голосе причем) говорят, хочется встать, обнять, поцеловать, поклясться в вечном братстве. Так и было. Заорали, встали, чокнулись, сблизились, а разошлись и принялись обсасывать косточки друг друга, называть «чудовищем» того, того. И мне горько от такого вот поведения. Зачем? И сам Панин: что он! — говорит, воодушевляет, а в душе нет простого чувства товарищества. Ох, Димок, не дай бог так жить нам. Грыземся, и хорошо, но мы друг без друга не можем. Как ты мне нужен иной раз! Думаю: ну был бы он со мной, снимался — то ли дело! Надоела ложь — простая, обыденная, в самых малых отношениях. Чего-то хитрят, мудрят друг перед другом, выглядывают, вынюхивают. И тут же рядом снимают о добре, о красоте души, спорят, ищут ракурс, «подайте глубже», «скажите теплее». И почему я стал чувствовать в кино, что пропадаю? Идей тьма, а личности нет. Человека нет. Мало! В искусстве без друга тоже нельзя. Микеланджело сказал? — забыл. Есть же обыкновенная повседневная человечность. Так будь же с душой! Горсточка, горсточка, к кому хочется подсунуться, побыть с кем. Мне жалко было Ямщикова на банкете. Может, потому и ору я так на тебя. Не знаю, не знаю. От умных речей циников меня тошнит. Простоты хочу. Я становлюсь какой-то игрушкой в руках мастеров, холодных, умных, во вся святая святых проникших и… как говорил Мисаил: «Я что-то знаю, а вам, дуракам, не скажу». Как будто иду мимо жизни. А ты меня ругаешь — я истории не знаю. Я уже ничего не знаю. Ничего не пойму! Или я дурак, или весь мир не такой. Как сказку вспоминаю Казахстан! Там мне все понятно было: мост перекинули через реку, так это ж мост, его не подделаешь! Пропадаю, Димок…

«Пропадаю, пропадаю… — вздыхал он и теперь. — Может, ты меня спасешь? Моя милая, моя северная волшебница! Надолго? Пропадаю!.. Есть минуты, когда чувствуешь сладость и в том, как ты пропадаешь…»

Хороши самые скучные города и деревеньки, если живут там свои люди.

Лиля, жена Дмитрия, встретила Егора как родного. В Краснодаре, за два квартала до подъезда друга, его настиг ливень, и в дверях Егор стоял перед Лилей насквозь мокрый. Через полчаса, по солнцу, вела его Лиля к своей матери на борщ. Дмитрий был на даче. В одежде друга он и поехал к вечеру за город.

Лиля проводила его до трамвая. По ее ласковости, заботе о нем у матери во время застолья и по тому, как она усердно просила: «Вы ж, Егорушка, поскорее, наговоритесь — и к нам, посидим!», он чувствовал, каким ореолом Дмитрий окутал их дружбу в разговорах с женой, как часто, наверное, он хвалился Егором, возносил его выше небес, да и сама Лиля понимала, что на юге таких друзей у Дмитрия нет.

— Мы живем замкнуто, — говорила она, — я его знакомых не жалую, не дождусь, когда они перемоют все чужие косточки и уйдут, — всем же чего-то надо, а Димка, он видишь какой: уши развесит и поддается. Кто хороший появится — почему же не принять… А так — с работы на работу.