Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Зейнал свернул за угол, к остановке. Народу, как всегда, — ступить некуда, и все беспокойно посматривают туда, откуда должен появиться автобус. Как всегда, Зейнал начал заводиться, и, как всегда, начало давить в груди. И непонятный, но привычный уже страх охватил его. Крепко сжимая ручку старого портфеля, он положил левую руку на грудь и не спеша, мелкими шажками направился к остановке.

Он пристроился с самого края очереди, но, правда, не знал, начало это или ее конец. Сколько лет ждал он по вечерам автобуса на этой остановке и никогда не мог понять, где конец, где начало очереди.

Мимо, шурша, катили машины — «волги», «жигули», «москвичи». Некоторые были совсем пустые, в других по два-три человека. «Вот бы машину! — с завистью думал Зейнал, глядя на людей, небрежно развалившихся на сиденье.

Солнце садилось, но дышать было нечем. Капли пота скользили за шиворот и, щекоча спину, скатывались вниз. Ручка портфеля была совсем мокрая. Зейнал взглянул на электрические часы: ровно двадцать минут торчит он на остановке. «И кто тут их повесил, проклятые?!» И сразу же одернул себя: когда он раздражался, сильнее начинало давить в груди. «Счастливая Джейран-ханум: от дома до работы ста метров не будет…» Пока не появился автобус, Зейнал все думал о Джейран-ханум, остро завидуя ей.

Показался автобус, и в толпу словно бросили бомбу. Автобус еще не остановился, а уже был облеплен человеческими телами. Толпа разделилась на два бурлящих потока: у передней и задней двери. А водитель, подлец, нарочно медлил открывать двери. Конечно, вперед прорвались те, кто покрепче, посильнее. «Живым бы уйти!» Зейналу удалось спиной выбраться из толпы и поставить между ног портфель.

Автобус отошел, набитый до отказа, но народу почти не убыло. «И откуда берется столько людей? Как муравьи. Минута — и снова полно».

Зейнал взглянул на часы: ну вот, пятьдесят минут проторчал. А будь у него машина, он за эти пятьдесят минут мог свезти жену и детей в Пиршаги — на пляж. Да нет, не за пятьдесят — за сорок. Можно считать, уже десять минут жена с детишками плещется в зеленоватых волнах Каспия, а сам он полеживает возле машины, наслаждаясь сухим теплом песка. Уже десять минут, как он отдыхает, начисто забыв о дневной усталости.

Во второй автобус набилось столько, что нельзя было закрыть двери. Зейнал посмотрел на людей, гроздьями висевших на подножках, и пальцем стряхнул с носа капельки пота. «Счастливая Джейран-ханум!»

Когда много лет назад Зейнал поступил работать в архивное управление, первый человек, с которым он познакомился, была Джейран-ханум. И вот уже двадцать лет сидит она за столом по левую сторону от него, и не поймешь, изменилась она за эти двадцать лет или нет: такая же быстрая, подтянутая, ладная, все тот же низкий голос, те же живые глаза. Даже очки те же: толстые стекла в золотой оправе. Вот только волосы… Двадцать лет назад они были как старое серебро, а сейчас белые, как хлопок. Джейран-ханум одинока — никого на свете. Она не держит ни кошки, ни собаки, ни попугая. Мало того, что она не вышла замуж, при ней вообще нельзя заводить разговор о семейной жизни, потому что мужчин, а больше того женщин, любящих мужа, Джейран-ханум презирает всей душой.

Смысл жизни был для Джейран-ханум только в работе. Она никогда не опаздывала на работу, но и не засиживалась после шести. Порой Зейналу приходило на ум, что Джейран-ханум где-нибудь тут и родилась, в полутемных подвалах архивного управления, и тут же когда-нибудь отдаст богу душу.

Подошел автобус, и Зейнал ощутил, что сжат со всех сторон и его несет к двери. «Ну все: или сдохну, или попаду в автобус!»

Обеими руками он обхватил портфель, и портфель крепко вдавили ему в живот. Вслед за толстухой с двумя большими корзинами Зейнал втиснулся в автобус.

Он был почти счастлив, но счастье продолжалось недолго. Вплотную прижатый к мощной спине толстухи, он чувствовал, что все люди, сколько их есть — с боков, спереди, сзади, — висят у него на плечах, и стоит ему шевельнуться, они посыплются друг на друга, как кирпичи рухнувшей стены.

Рука, сжимавшая ручку портфеля, онемела. Острый край корзинки впился ему в коленку.

— Пожалуйста… подвиньте корзинку… Немножко…

— Куда?! — заорала толстуха. — Куда я ее подвину?

— Но она мне впилась в колени!

— В колени ему! Мужик называется!

Зейнал умолк, понимая, что продолжать бессмысленно, но было поздно.

— Мужики пошли! — орала толстуха, все больше входя во вкус. — Не мужчина, а сливочное мороженое: тронешь рукой — тает. Нет терпения, не лезь в давку!