Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

В школе его очень единодушно возненавидели и в редкий день не били, но это уже потом, когда будни так затолкали его и затуркали, что он, катастрофически поглупевший от страха и боли, утратил все прежние ориентиры и ценности, а в тот первый свой день в новой школе он еще переступил порог незнакомого класса великим триумфатором, имея за спиной немало славных подвигов и побед. И к новенькому еще не успели присмотреться, как он уже поспешил с декларацией.

— Да я… — заявил он ребятам на переменке, — в той своей школе вообще никого не боялся! Меня все боялись!

Девочки, стоявшие у двери чуть поодаль, притихли и навострили ушки, ребята же как-то поникли, и только худой мальчишка в латаных штанах, который стоял как раз напротив Завьялова, вдруг громко высморкался, и все засмеялись. Завьялов же эту хамскую выходку конечно игнорировал, но поскольку внимание слушателей ускользало, он срывающимся голосом выкрикнул:

— Меня даже завуч боялся! Я с Прыщом выходил из класса — дверь ногой открывал, а он хоть бы что!

Да, Завьялов не врал, такой факт был, и Прыщиков, близкий друг Виктора, вскормленный его завтраками, мог бы все подтвердить. Но не было здесь ни Прыщикова, ни того завуча, стоял напротив Завьялова этот, в латаных штанах, которого, как вскоре узнает Виктор, звали Репой (от фамилии Репин), и готовил какую-то новую гадость. Завьялов презрительно отвернулся и был немедленно наказан: ему тут же метко влепили жеваной бумажкой прямо в щеку. От ярости не очень соображая, что делает, Завьялов мгновенно подскочил к Репе и толкнул его в грудь изо всех сил. Тот от неожиданности отлетел почти к самым дверям и растянулся как раз возле девочек. Но пока он поднимался, а Виктор с ужасом пытался представить масштабы содеянного, прозвенел звонок и подошла учительница географии.

— Опять Репин отличается? — спросила она противным голосом.

На следующей переменке весь класс уже знал новость: «После уроков стукалка. Репа с новеньким».

Приобретя первую популярность, Завьялов уже выслушивал чисто технические советы появившихся поклонников, хотя внутри у него обмирало все при одной только мысли о предстоящем. Секунданты сторон торопливо, деловито выясняли кошмарные подробности: «до первой крови» или «пока не ляжет», зловещий поток событий уже нес Завьялова прямо к катастрофе, и он притих, безвольно подчинялся всему, что говорили, а его уже вели в какой-то закоулок за пределами школьного двора, и наконец он увидел противника прямо перед собой, а выхода нет, потому что вокруг нетерпеливые зрители, жаждущие поединка.

Здесь надо отметить, что это была первая драка в жизни Завьялова, и он просто не представлял, что ему надо делать. Поэтому, когда Репа сплюнул сквозь зубы и стал подходить, он попятился, но публика вместо предупреждения за пассивность бесцеремонно пихнула Виктора навстречу Репе, и он ткнулся в него, и тот сразу влепил ему по шее. Было не больно, но страх перед возможной болью заставил Завьялова бестолково и бесцельно махать руками, а Репа тем временем хорошо дал ему по скуле. Зрители только-только вошли в азарт, как вдруг он проворно отскочил от Репы, стал ловить ртом воздух, хвататься за сердце и для убедительности сгибаться.

Репа растерянно оглядывался, а мнения зрителей оказались совершенно разными, и одни орали: «Дай ему еще! Еще! Притворяется!» — другие требовали прекратить, а третьи настаивали на новой «стукалке», которая может состояться, например, завтра.

Завьялов жалко прислонился к дереву, и смотреть на него было совершенно неинтересно, только два или три человека подошли к нему и время от времени спрашивали: «А что, ты больной вообще-то?..» В конце концов этими ленивыми вопросами они таки довели Виктора до исступления, он вдруг разрыдался и бросился на них с кулаками: «Да ведь я же Завьялов! Завьялов!» Они с хохотом разбежались, а он кидал им вслед камни, и это уже потом, когда они к его истерикам привыкнут, ему в ответ на «Я Завьялов! Завьялов!» будут наклеивать на голову липкую бумагу от мух или выливать чернила.

Кличку «придурок» он так и будет носить до десятого класса, несмотря на то что сломался он где-то через два месяца и публично покаялся перед всей школой. Он им всем так и сказал: «Да, вы правы. Я таки не Завьялов. Раньше я этого не понимал, а теперь вот, когда мне все разъяснили, наконец понял: я такой же, как вы все!» По наивности он полагал, что это так просто: сказал — и все. Он думал, что он один такой хитрый, а они все дураки. Он думал, что никто не заметит, как он, заявив, что он не Завьялов, внутри себя продолжает считать себя Завьяловым. И после этого формального покаяния с ним по-прежнему никто не хотел не то что водиться, за одной партой с ним никто не сидел. Считалось позорным. А тут еще беда — сплошные двойки. Бывшего круглого отличника оставили на второй год в шестом классе. Это оказалось и к лучшему, в новом классе ему уже не так доставалось, кое-чему Завьялов — не Завьялов научился. Пришли даже некоторые объективные сомнения. Ну, например, самое простое: Завьялов — это значит все сверх. Сверхсмелость, сверхмужество, сверхчестность… Стоп! Сверхчестность?.. А как же тогда Завьялов — не Завьялов?.. Значит, таки не Завьялов, раз не сверхчестность?.. Но эти частные сомнения все же не могли дать ему, повзрослевшему, устойчивое представление о своем месте в этом мире, а поэтому он продолжал истово верить, что наступит когда-то миг, что все они снова будут пресмыкаться перед ним, совершенно раздавленные, — и школьники, и учителя, и даже случайные прохожие, — а он только холодно посмотрит на них и отвернется. Не снизойдет. Старая привычка уединяться и давать простор фантазии укоренилась, потому что ему подолгу приходилось прятаться в школе, так как за дверями его частенько поджидали, чтоб «накостылять», «отметелить», устроить «темную».