Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

Стоп! Не раскисать. Изменить ничего нельзя, надо просто жить, и все. Если смотреть на солнце без защитных очков, можно ослепнуть, а понятнее от этого солнце не станет. Итак, спокойно, сквозь очки; у него, в общем-то, все нормально: работа, зарплата… Даже радость — Светланка! Ну и… Лариса… Почему «ну и»?.. Лариса… Жена. Все нормально. Был счастлив с ней, потом все утихомирилось, вошло в свою колею. Ну-да, ну-да, можно и так, конечно… Все нормально, все нормально, и если каждый день по сто раз повторять, что все нормально, и при этом не свихнуться, так оно и будет нормально… Будет?.. Да! Будет! За спиной — стена, отступать уже некуда. Не стена за спиной. Просто пустота, в которой так легко исчезнуть, свихнуться… А он нужен. Да! Светланке! Он даст ей все, чтоб она так бездарно не проиграла в этой жизни, как он. А как — он?.. Разве он в чем-то виноват?.. Да ни в чем! Это просто ерунда, когда говорят, что человек не может отказаться от своего прошлого! Может! И прекрасно может. Беда только вот… что это прошлое, как правило, начинается тогда, когда и человека-то еще нет. Ну какое, скажите, прошлое у двухлетнего дитяти?.. А что это за человек, которому отроду лет одиннадцать и как он определяет свое прошлое?.. Да стрелять ему из рогатки в это прошлое. Ну, а в тридцать, когда, казалось бы, уже что-то прояснилось с этим прошлым и можно было б отказаться от него в случае чего, тут и оказывается, что, в общем-то, и незачем, ибо все устремления во что-то такое воплотились (или не воплотились), и уже не ты катишь бочку на гору, а она сама тянет тебя вниз с каждым годом все сильнее, успевай только переставлять ноги.

Таня, чувствовалось, уже заканчивает свой разговор с мамой, она объясняла, почему не сможет прийти к ней в четверг, как тут выплыло сообщение, что маме звонил Павел, и Таня с новым азартом приказала не давать ему рабочий телефон ни под каким видом, она его ни видеть, ни слышать не желает, он ей абсолютно неинтересен, а то, что у нее с ним было, давно позабыто, вспоминать же об этом у нее нет никакого желания, тем более что ничего фактически и не было.

Разговору не предвиделось конца. Завьялов глаза открыл, повертел головой и подавил стон. Это все, что было в его силах. Остановить свои мысли он был не в состоянии.

Да! Да! Да! Он не может избавиться от своего прошлого, как бы ни отказывался от него. Оно в нем, оно просто глубинная часть его «я», оно… начавшееся уже тогда, когда он выполз из пеленок и стал различать нечто восхитительное, но еще неясное и неосознанное. Когда же до него стал доходить смысл происходящего, то самые ранние открытия принесли наслаждение. Во-первых, оказывается, что весь этот мир давно уже принадлежит ему; а во-вторых, он своим появлением на свет всех вокруг осчастливил, ибо кого бы он ни встретил, всякий был просто потрясен удачей видеть его — Завьялова-маленького. Ну, это, в общем-то, и понятно. Если даже взрослому человеку окружающие начнут внушать изо дня в день какие-то нехитрые, но приятные его самолюбию соображения, он их рано или поздно примет, а в конце концов и уверует в них, как в нечто очевидное. А если на этом искусственном фоне кто-то отдельный, вдруг окажется, не замечает очевидного, так он просто ненормальный. А тут дитя, которое еще вообще ничего не знает и едва-едва топает по роскошному ковру в громадной квартире, возбуждая изумленный ропот: «Ах, смотрите-смотрите: Завьялов-маленький! Смотрите, смотрите! Это же Завьялов! В нем все завьяловское! Нет, вы только посмотрите!» И это «смотрите-смотрите» изо дня в день, распространяющееся на двор, на улицу, на школу… Можно поверить? Завьялов-маленький в себя поверил. Он сразу же разделил всех взрослых на тех, кто знает, что он Завьялов, и на тех, кто не знает. Те, кто знает, были ему понятны, управлял ими он легко. Хуже было с теми, кто не знает. Они, в свою очередь, также разделялись на тех, кто, услышав фамилию Завьялов, сразу же превращались в «знающих», и на тех, которые с тупым удивлением задавали бездарный вопрос: «Ну и что?» Последних Завьялов научился холодно игнорировать. Но получалось это не всегда. И тогда он уединялся в каком-нибудь закоулке роскошной квартиры и жалел себя: маленький, бедненький мальчик… никто его не любит, никому он не нужен, такой редкий, такой маленький мальчик… Воображение до того ярко разыгрывалось в эти сладкие минуты, что он мог рыдать от несправедливости часами, испытывая наслаждение от новизны ощущений.

Но это «смотрите-смотрите» продолжалось всего двенадцать лет, а потом в один миг все рухнуло и исчезло навсегда. Завьялов-маленький вдруг оказался у своей тетки, где-то совсем в другом городе, огромном и неуютном, где, казалось, вообще никто никого не знает, а о Завьялове даже и не слышали, и мир превратился в сплошной кошмар, казавшийся сном; никак не покидало ожидание счастливого пробуждения. Некоторое время Завьялов холодно недоумевал, но мир и не думал меняться к лучшему.