Василий Цаголов - Набат

— Не пропадем, — подбодрил неизвестно кого: то ли себя, то ли мать.

Санька от ужина отказалась, но Джамбот не очень-то ее уговаривал. Уселись с матерью за стол друг против друга, а между ними чугунок густо парит.

Наевшись в свое удовольствие, сын предложил снова включить телевизор, но мать, махнула рукой: «К чему? Ну его…»

Он погасил свет, — не будешь же сидеть и молча глазеть друг на друга, — пожелал матери спокойной ночи и ушел к жене.

Утром на половине молодых зашлепали по голому полу босыми ногами. Приподнявшись в постели, Анфиса прислушалась, стараясь угадать, кто встал. Но напрасно: у обоих одинаково тяжелая поступь.

Появился сын, глянул в ее сторону, но она притворилась, вроде бы спит, и он пошел к выходу на цыпочках. Пожалела, что не позвала его, не усадила рядом, не приласкала… «Эх, Анфиса, дура ты и есть дура. Почему ты Джамбота мало баловала, а теперь, поди, не прижмешь к груди, вырос». В сенях загремел он умывальником. Нет, Анфиса, черствая ты, другая бы поднялась на рассвете да подлила в умывальник из чугунка, в печке ведь стоит, вода в нем теплая бывает по утрам…» Упрекнула себя да тут же возразила: «Еще чего придумала?» Вернулся сын в хату все так же тихо, натянул рубашку, сунул ноги в валенки, постоял, кто знает, о чем подумал.

— Поешь, — не удержалась мать.

— Доброе утро! Ты не спишь, маманя? — спросил вполголоса он, как бы боясь спугнуть тишину.

Устроилась в постели так, чтобы лучше видеть его.

— Да какой тут сон. Возьми там кашу, с обеда стоит в печке…

Пригладил руками густые волосы, а они снова топырком, ответил:

— Обойдусь…

Похоже, бодрился, но ее-то не проведешь. Знать, не отошел за ночь: Санька, видно, спала спиной к нему. А, может, он не простил вчерашнее? А прежде был отходчив, вскипит, ну волчонок, не подходи; пройдет минута — и смеется.

Анфисе не понравилось что-то в сыне. Стала одеваться в постели, одевшись, включила свет. В люстре светилась лампочка, как раз хватало, чтобы не натыкаться в хате.

Рядом зевнул Джамбот:

— Не добрал маленько…

Анфиса сдержанно кивнула, ждала, может, еще что скажет он, но когда тот двинулся к выходу, спросила:

— Что так? Ночь-то длинная.

Сын сделал резкие движения руками, ответил улыбаясь:

— Санька толкала в бок, выла до петухов.

— Не ври, петухи недавно пропели, а Санька дрыхла, — проговорила со скрытой надеждой на разговор.

— У нас с ней свои петухи… — воскликнул сын и, напевая, исчез за дверью в исподней рубашке.

— А-а… — запоздало протянула мать.

Выбралась в сени, плеснула в лицо водой, все еще рассуждая о снохе: «Ей-ей, дурит Санька. Ну чего не хватает бабе? В крови у нее буйство, не зря обходили парни, когда в девках была».

Вбежал со двора сын:

— Ух, прижал морозик нынче!

Причесался по-быстрому и ел наскоро, стоя у печи, с собой завернул кусок сала, краюху.

— Бывай, маманя! Понесся: утро уже.

Засосало под ложечкой, в доме неладное творится, а она не может понять что. Не ударишь же кулаком по столу, не прикрикнешь — время не такое, обидеться может сын, хлопнет дверью, и свищи в поле ветра. Бывало, дед и по столу не ударял, и голос имел спокойный, а как сядет на табуретку, бороду пригладит, и в хате тишина, мышь не поскребет. А чтобы снохи бунтовали, чего захотели творили?.. Может, она не понимает молодых? Да нет, и другие жалуются на своих.

— Погоди, — вырвалось у нее.

Не мог не заметить сын, что мать в тревоге.

— Ты что? — спросил озабоченно.

Вспылила Анфиса, не сдержалась:

— У людей по утрам из трубы дым валит, а у нас что? Дежа [9] Дежа — деревянная кадка, в которой приготовляется тесто. запылилась, не помню, когда в ней Санька тесто месила, — говорила строго: пусть сноха услышит.

Уселся сын за стол, уронил на руки голову. В другой бы раз пожалела его, а сейчас не могла остановить себя:

— Мыслимо дело, внуков не народила, а хвост залупила будто чистокровная, породистая! И не дыши при ней. Ишо что?

Двинула с досады ногой по ведру, застывшему в углу: громыхнуло оно да и повалилось набок.

— Не пойму ее, — отозвался сын.

Подскочила к нему мать.

— Не в тебе ли самом причина? А? В себе покопайся… Если в доенку не подоить долго, так высохнет.

Сын поднял на нее в удивлении глаза.

— Да разве я… — проговорил виновато.

И она отошла, чувствуя, как с лица сходит жар, прислонилась к печке, повторила с осуждением в голосе:

— Разве, разве…

Откинувшись всем телом на стуле, сын посмотрел на мать: никогда она прежде в их отношения не встревала.