Василий Цаголов - Набат

В сарае продувало, и Асланбек поднял воротник шинели.

— Читали про красноармейца Суража? Вот это герой! Он в одном бою четырех фашистов уложил, — произнес Веревкин, ни к кому не обращаясь.

— У нас на Урале… Как его там? Сажа, что ли? Одним словом, полно этой фамилии в моих краях, — сказал кто-то.

— Полно, полно, — оживился Яша, — в Одессе, может, полгорода.

— Ох и мастер травить ты, как я погляжу на тебя, — засмеялся Веревкин. — Сосед мне Сураж, на маслобойке мастером был. Чуть не женился я на его сестре. Чудная такая! С косичками, глаза голубые-голубые…

Асланбек поднялся и запрыгал на месте, согреваясь, подумал, что неплохо бы развести огонь. Осмотрелся. В углу сарая стояла бочка. Пнул ногой, и она откатилась.

Петро поднял бочку, без слов поставил на место.

— Э, что это? — нагнулся.

— Клад — на двоих! — крикнул Яша.

— Точно, — Петро потряс в воздухе тридцатками.

Но все остались безучастными к находке, и Петро запихнул деньги в карман шинели, но тут раздался голос Асланбека.

— Положи.

— Пропадет добро, — возразил Петро.

— Ну!

— Ты не ори!

Асланбек пошел на Петра, тот что-то пробурчал, бросил деньги на землю, прошелся в задумчивости по сараю, поставил на место бочку.

Сержант молча отодвинул бочку; присел, собрал с земли деньги, на виду у всех пересчитал.

— Шестьсот рублей. Красноармеец Каруоев!

— Я, — Асланбек вытянулся перед сержантом.

— Передадите товарищу замполиту.

— Зачем?

— Возьмите…

Не протянул Асланбек руку, глаза застыли, губы искривились, посинели.

— Пожалуйста, Бек, — тихо произнес сержант. — Могут врагу достаться наши деньги.

Расслабился Асланбек, взял:

— Слушаюсь!

— А ты, Петро, не хватай, что под руку попало.

Сержант надел варежки…

— Так деньги…

— Я и говорю: деньги… Враг приманки ставит с миной, — назидательно сказал сержант. — Соображать надо, на фронте мы.

Ночью офицер штаба армии встретил полк на подходе к передовой и точно вывел на отведенный участок рубежа, а батальонные разводили роты и взводы.

Сразу же пришла команда рыть окопы. Легко сказать — рыть!

Земля, казалось, промерзла на несколько метров. Но окопы были нужны, чтобы выстоять. Работали молча, тяжело дыша, обогревали беззвездную студеную ночь вырывавшимся изо рта паром. Вгрызться в ноябрьскую землю было приказано строго-настрого всем: от бойца до командира полка.

Горели натруженные ладони, но Асланбек не позволял себе передохнуть и все яростнее взмахивал лопатой, она, проклятая, вонзалась в землю лишь краешком.

Наконец, когда углубился по пояс, земля поддалась, и лопата перестала звенеть.

А как успели остальные? Не долго думая, Асланбек выскочил из недовырытого окопа и, ступая на пятки, побежал к Славе.

— Это ты, Асланбек?

— Я, я, дорогой, — спрыгнул в яму, присвистнул. — Мало, очень мало… Иди, отдыхай немного.

— Не смей, Асланбек.

— Ты что? — удивился тот.

— Не позволю.

— Помогать хочу тебе.

— Вы думаете, я ребенок?

— Зачем так говоришь, Слава. Я чабан, у нас кругом камни, я много земли перерыл, в корзине носил, а ты в городе жил, по ровной дороге ходил…

Слава бросил лопату, быстро зашел Асланбеку за спину и энергичными движениями заставил выбраться наверх.

— Иди, пожалуйста. И больше носа не показывай.

Засмеялся Асланбек, радовался в душе, как дитя, за Славу гордился. Ушел, напевая. А когда остался один, снова стал поглядывать в сторону неприятеля.

Временами казалось, что кто-то в темноте подкрадывается, и тогда он оглядывался по сторонам, пугаясь от одной мысли, что противник может пойти в атаку, а он не успеет вырыть окоп и останется у врага на виду.

Справа от него пыхтел Слава, слева — Яша — за ним Веревкин, еще дальше — Петро. У каждого бойца был свой отрезок земли, за него, как сказал лейтенант, он в ответе перед самим собой, перед Родиной.

Снова подумал о Славке, но пойти второй раз не посмел, мог обидеться, как-никак он мужчина, если даже самый младший в отделении. Когда плечи Асланбека сравнялись с верхней кромкой окопа, он выкарабкался наверх, попытался утрамбовать землю. Комья схватились уже морозом, он разбросал их, чтобы получился высокий бруствер, укрыл землю снегом.

Не сговариваясь, бойцы, кроме Славика, собрались к Яшкиному окопу, опустились на корточки, разгоряченные, слегка возбужденные.

— Чтобы я не дошел туда, куда я иду, если вот на этом месте проклятый фашист не найдет свою смерть! Он погибнет, не успев сказать: «Мамочка», — нарушил молчание одессит. — Россия, братья, велика, но позади Москва! Я чую ее по запаху, так она близка. Я буду стоять здесь насмерть, и никакая команда не сдвинет меня с места. Пусть отступает, кто хочет, а мне и здесь хорошо… Человек не вечен на земле, и, как ни хитри, а прощаться с белым светом придется рано или поздно, так погибну лучше с музыкой!