Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Только сейчас меня почему-то осенило разузнать: а где же, собственно, золото, которое ищут — вернее, нашли — здесь? Я спрашиваю Козлова, тот спокойно говорит:

— Золото? Вот.

Наклоняется, поднимает белый кусок камня. Достает из нагрудного кармашка карандашик — маленький, тщательно заточенный, с наконечником. Указывает острым грифельком на желтые, из мелких крапинок, пятнышки.

— Дендриты золота, — поясняет он важно. — Кварц с дендритами золота.

Прикидывает кусок на ладони, добавляет:

— Здесь примерно четыре сотых грамма золота. Богатейшая порода.

Разжимает пальцы, камень выскальзывает.

Так вот оно какое, золото — семьдесят девятый элемент в таблице Менделеева!

— Значит, прямо ходим по золоту? — уточняю я. Мне интересно, как среагирует Козлов: восторженно? алчно? пренебрежительно?

— Ага, — отвечает он равнодушно. — Ходим.

И оживляется;

— Так на шахту заглянете? С Локтионовым познакомлю. Бригадир проходчиков. Ох, и парень! Прямо чистой воды парень...

В другом месте сказали бы: чистое золото. Козлов сравнивает с чистой водой... Все правильно. Золота здесь навалом.

Шахта, объясняет он мне по дороге, промышленного значения иметь не будет, до́бычу станут вести карьерным способом. Шахта же нужна для окончательного определения залегания золотоносного пласта — по горизонтали, в глубину.

Конторка слажена из фанеры, она смахивает на Козлова — такая же маленькая, ладненькая, аккуратненькая и ласковая. Вещи всегда похожи на своих хозяев.

— Сейчас переоденемся и спустимся в шахту, — обещает Козлов. Он, должно быть, мариец или мордвин, а может, чуваш: скуластенький, круглолицый, невысокий. И разговаривает, как волжане, рассыпчатым отчетливым говорком. Горьковчане — окают. А те, кто поближе к Вятке, сыплют такой вот горошек.

Звонит телефон, Василий Прохорович отвечает ласково:

— Да, я Козлов, я вас слушаю. Здравствуй, Сереженька. Наверно, насчет перфоратора беспокоишься? Приезжай, дам, конечно, как не пособить соседу. Приезжай, Сереженька, только не сегодня. Ну, денька через три.

Не знаю — почему, но мне кажется: не даст он этому Сереженьке никакого перфоратора. Зато — приласкал человека, не отказал, не нагрубил.

Василий Прохорович смеется:

— Ишь, чего захотел. У самого песку в пустыне не допросишься. Но я ему дам перфоратор, Канояну этому.

И кличет в открытую дверь:

— Соня, пойди сюда!

Он зовет тихонько, поблизости никого не видно, однако сразу возникает сухая, жилистая женщина в лыжных штанах и резиновых сапогах, лицо у нее перемазано глиной, черные пряди выбиваются из-под шахтерской каскетки.

— Соня, попрошу, подбери товарищу робу и сапоги. Какой размер, извините? — спрашивает Василий Прохорович у меня. — Так вот, Соня, сорок два. И каскетку.

Соню будто выдувает ветром наружу и тотчас вталкивает обратно. Соня пятится, уступая дорогу тому, кто влетает в конторку. Стены пошатываются от крика.

— Слушай, начальник! — кричит давешний мой знакомый из столовки, тот, что шумел на Батыева из-за кефира. — Электрик твой, крести его мать, проводку чинить не хочет, перчатки ему требуются и еще коврик какой-то... Может, крести его мать, перину прикажет?

— Чистя-яко-ов, — говорит Василий Прохорович укорительно. — При товарище-то постыдился бы.

Но Чистяков не видит ни меня, ни, кажется, Василия Прохоровича. Он дубасит по воздуху кулаком — того и гляди, заедет в лицо Козлову. Соня протискивается бочком, исчезает.

— Провод оголен! — кричит Чистяков. — Понимаешь ты — оголен провод, а там люди вкалывают рядышком, крести твою мать!

— Сделаем, Толик, — успокаивает Василий Прохорович. — Завтра сделаем обязательно,ты не шуми, Толик, не первый день так, обойдется.

Чистяков умолкает и, наверное, в эту минуту обнаруживает меня, он смотрит ошалело, машет рукой, через секунду его уже нет.

— Лучший проходчик, — говорит вдогонку ласковый Василий Прохорович. — Чистой воды работник. Вы уж извините, товарищ корреспондент, характер у него невыдержанный, это верно.

Соня приносит охапку одежды, влезаю в негнущуюся брезентовую робу, натягиваю сапоги, нахлобучиваю каскетку, делаюсь неуклюжим и квадратным. А Козлова спецовка не меняет, он и в этой нескладной одежде выглядит ловким и легоньким.

Стоим на отвале, узкие рельсы тянутся от черной дыры, оттуда возникает клеть с вагонеткой, вагонетку выволакивают и толкают по рельсам, а мы входим в клеть, Василий Прохорович притворяет дверцы, накидывает защелку, кричит в черноту: «Давай!» — и мы начинаем опускаться.