Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

И он с тоской думал: «Вот все ждем свободной минутки, все времени не хватает, откладываем сначала до отпуска, потом до пенсии, чтобы на свободе заняться собой, подумать, почитать… Проходят отпуска, суматошные, с постоянными поисками развлечений и всевозможных увеселений… А помыслы так и остаются неосуществленными. Неужели так до самой пенсии?.. А там что? Видно, в конце концов, и на пенсии вот так останешься с самим собой с глазу на глаз и не найдешь сил заняться чем-то стоящим, скучно станет…»

Теперь он по-иному представлял поспешность матери, с которой она хотела женить его, и ход мыслей изменился. «Не так уж будущее надежно, чтобы попусту, не задумываясь, тратить настоящее… Мать-то с отцом это знают хорошо, а вот я? — думал Маматай. — Что я? Занят делом, и ладно… Обо всем другом и понятия не имею… Только, видно, будущее наше еще больше зависит от нашего настоящего, чем мы сами от родителей своих…»

Маматаю было грустно и беспокойно от сознания того, что до сих пор чаще всего жил по инерции сложившегося рабочего ритма, нисколько не думая о том, что уходят безвозвратно лучшие годы для творчества, для того, чтобы люди, близкие тебе люди, а не абстрактное человечество ощущали постоянно твою заботу и тепло.

Вспомнил он, что точно с таким же настроением вернулся когда-то с первого своего Совета изобретателей и рационализаторов и схватился за студенческие чертежи… Но как быстро и начисто выветрилось с тех пор это боевое настроение, даже воспоминания о нем! Неужели будет так все время? Нет-нет, все зависит от самого человека, насколько он мобилизует всего себя, разовьет волю… «Да, как там, кстати, с моим рацпредложением? Конечно, Хакимбай не терял времени даром — вот кому позавидовать можно, вот кто не доверяет времени! Да Хакимбай уже сейчас сделал больше, чем иной за всю свою жизнь… Хакимбай бесследно из жизни не уйдет. — Маматай вдруг резко оборвал себя: — И что это я? Как будто прощаюсь с ним!»

Вспомнив Хакимбая, Маматай стал вспоминать комбинат, людей, комбинатские дела — привычное, доброе, устойчивое. С этими мыслями ему было уютнее и спокойнее, чем в родном доме, и уж во всяком случае намного интереснее. И Маматай испытал неловкость и вину перед родителями, перед домом за то, что комбинат со всеми своими делами и заботами стал для него сейчас самой притягательной силой на свете. Для него он теперь — больше чем семья, потому что здесь не исчерпывалась взаимная нужда друг в друге, здесь был большой человеческий коллектив, большие цели и большие дела.

«Если бы не этот перевод в отдел снабжения! — сетовал Маматай на свою долю. — Но может, уже все решилось с моим переводом обратно в ткацкий?..»

Маматай безвольно отдавался своим мыслям, скользя с предмета на предмет… И с Бабюшай у него полный разброд. Если правду сказать, то он ни разу не настоял на своем, а ведь должен был показать ей свой мужской характер. Бабюшай должна почувствовать, что человек он твердый, решительный. Да, в сущности, он всегда и был таким…

Маматай тихо, чтобы не привлекать внимания прохожих, рассмеялся, вспомнив о своей первой встрече с Бабюшай, как он яростно хлопнул дверью, разозлившись на плоскую шутку Алтынбека. Было же время беззаботное, безоглядное, и больше оно для Маматая, как ни жди, не повторится… Тогда он назвал Бабюшай «булкой». И Маматай снова потихоньку смеялся и хлопал ладонью по коленке.

А теперь Бабюшай вертит им, как хочет. Это, наверно, потому, что не любит его, а только хочет быть любимой. От таких мыслей ему стало больно дышать, а жизнь утратила прежнюю привлекательность.

Было далеко за полночь, когда Маматай добрался до дома. Он невольно прислушивался к редким звукам ночи. Вот где-то зашуршал одинокий, сорвавшийся с ветки лист, упала тяжелая капля с водостока. И опять тишина, непривычная, густая, тягучая, как черная патока, как сама ночь над городом, над спящей землей, над ним, Маматаем.

Он поднимался по лестнице, не веря себе, что ранним утром уже побывал здесь, что исколесил за день многие километры, вздохнул облегченно, что все тревоги позади. А утром — комбинат, друзья, неотложные дела и новости. Маматай ждет от наступающего дня многого… Он даже представил себя опять в ткацком, как пойдет он вдоль длинного пролета цеха, вдоль станов, так успокаивающе гудящих, ну совсем как мохнатые тяжелые шмели над клевером… А ткачихи будут кивать ему хорошенькими головками, туго обвязанными платками, но с обязательной кокетливой прядью или как бы ненароком выбившимся завитком. И Маматай тоже будет в ответ кивать и улыбаться…