Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Маматай вошел в цех и по-хозяйски осмотрелся. Первым ему попался на глаза Парман, и Маматай тяжелым взглядом уперся в массивную, равнодушную спину мастера, чинившего умолкший станок.

— Разговор у меня к тебе, Парман-ака.

Тот неожиданно легко распрямился, на толстых губах залоснилась сытая улыбка.

— Пол-литра поставишь? Не любитель я так… — густым тягучим голосом сообщил он Маматаю, всем видом показывая, что сам разговор его нисколько не интересует, и тут же наклонился к станку, и под носом у него завис тяжелым мохнатым шмелем мотивчик избитой песенки.

После смены они сошлись для разговора в комбинатском саду, еще совсем молодом и трепетном, освещенном косым, неверным светом уже коснувшегося вершинного края солнца. Мягкая, стремительная тень сумерек спускалась в долину, обещая ясную, звездную прохладу, покой и тишину уставшим за день земле, деревьям, людям.

Маматаю не хотелось разрушать очарование уходящего за горизонт дня. Он молча сидел на скамье и бесцельно разминал в пальцах машинально сорванный по дороге яблоневый лист, шершавый и душистый. Так бы ему сейчас хотелось увидеть рядом Даригюль, но не сегодняшнюю, а ту, давнюю, открытую и легкую… И Маматай вдруг отчетливо осознал, что живую, реальную Даригюль как-то совсем незаметно в его сердце заменила сначала Даригюль-память, затем Даригюль-мечта, неопределенная и томительная как предчувствие чего-то нового, радостного, неизбежного.

Из этого отрешенного и одновременно тревожного состояния Маматая вывело задышливое сопение Пармана, давно отвыкшего от пеших прогулок. И теперь на скамейке он пытался отдышаться и ругал на чем свет Маматая, приговаривая: «Если бы не пол-литра…»

— Не тяни, земляк, а то магазины закроют, — наконец выдавил Парман. — Не любитель я спешки, но приходится… Давай выкладывай, чего тебе от меня нужно.

— Лично мне от тебя, ака, ничего не надо, слава аллаху. Только узнать хочу, была ли у тебя в молодости любовь. — Маматай буквально впился взглядом в сонные глазки Пармана, но увидел в них только лень и разочарование.

— Учение тебе не впрок пошло, — Парман обиженно замотал крупной, с низко заросшей грубыми волосами головой. Вдруг маленькие, медвежьи, прищурочки Пармана маслено блеснули догадкой: — Уж не понадобился ли тебе мой опыт в этих делах, а? Были, конечно, женщины… Все было, да быльем поросло… — И Парман-ака самодовольно расхохотался, отчего все его большое, рыхлое, привыкшее к пуховым подушкам тело стало колыхаться в такт смеха, заходила ходуном скамья, вспорхнула с дерева птица…

Маматай смотрел на Пармана и не мог представить себе его молодым, веселым, вкрадчивым, таким, каким увидела его когда-то Шайыр, полюбила, поверила… Неужели это было возможно: старая ива, под ней влюбленные Шайыр и Парман?..

— Я не про шашни твои спрашиваю, — вдруг рассердился Маматай, — а про любовь, про девушку… которой под ивой верность обещал…

— Ну ты даешь, друг, — тяжело, по-бычьи насупился Парман, выходя из привычного равновесия. — Запомни, я люблю спокойную жизнь. Тащу свою поклажу, и ладно… У меня мнение об обязанностях такое: каждому молитва… какая нравится. Верно? — И он грузно откинулся на спинку скамьи, стер пот со лба тыльной стороной ладони, видно, не легко далось этому тугодуму его красноречие.

— Значит, собственное спокойствие за чужой счет? Так я вас понял, Парман-ака? — незаметно для себя перешел на официальное «вы» Маматай.

«И что кипятится? В чем я ему дорожку перешел? Знал бы, так лучше домой поехал бы…» — недоумевал про себя Парман, польстившийся на даровую выпивку, о которой теперь его собеседник и не поминал. Ну нет, Парман не из тех, кто упускает свое, и парню провести его не удастся.

— Пол-литра я сегодня получу? Ведь уговор дороже денег…

Парман как ни в чем не бывало положил деньги в карман пиджака.

— Жаль, что сам не желаешь составить компанию… Ну да ладно, выпью на твои за твое же драгоценное… В долгу не останусь: в следующий раз бутылка за мной.

Разочарованный в своих надеждах, Маматай шел, погруженный в горькие мысли о том, как трудно понять человеку человека… Кто он, этот Парман, хитрец, обведший его, как мальчишку, вокруг пальца? Или тяжелобольной самой страшной болезнью — равнодушием?

Только приступив к новой работе, Маматай в полной мере осознал всю ее ответственность и сложность. На первых порах не хватало ни производственного опыта, ни умения работать с людьми, руководить большим рабочим коллективом. Дела поглощали — до минуты, даже секунды — все его рабочее время, а служебные заботы не оставляли Маматая и после смены. Заместитель начальника ткацкого производства даже ночью просыпался вдруг как будто от некоего тревожного сигнала, спохватывался: а как там без него, все ли благополучно?..