Георгий Березко - Присутствие необычайного

— Перестань, Ольга! — прорычал летчик. — Забирай маму и скрывайтесь! А я посмотрю, что еще этот фашист…

— Мало тебе, папа?! Да, мало?! — опять пошел биться и звенеть хрусталь.

— Уходите, уходите, уходите!.. — молил чей-то альт.

Но тут над толпой, над скоплением голов, лысин, кудрей, «укладок», платков, кепок, косынок, шляп зазвучал сильный, твердый басок:

— Эй, дядя! Повесь лопату, откуда взял.

Саша опять был на крыше бойлерной — нет, он не смылся!.. Опять на самом краю — в своей распахнутой безрукавке, в голубых джинсах… И красноватое сияние стояло над его головой.

— Повесь лопату, говорю! И чтоб духу твоего здесь!..

Во вскинутых руках Саши было зажато нечто огненно-пурпурное, пылавшее в утреннем солнце…

Ираклий не сразу даже уразумел, что это всего лишь кирпич — Саша подобрал его, видно, на противоположной стороне.

— А то гляди, дядя, кину! Мне сверху ловчей.

И в толпе все потеснились назад: теперь передние нажимали на задних… Торговец птицами опустил лопату и, склонив к плечу голову, по-птичьи, боком посмотрел наверх, на Сашу… Потом оглянулся — расстояние между ним и толпой еще увеличилось и он оставался один на открытом месте.

— Ну, дядя, берегись! — Саша потряс своим пурпурным оружием. — Бросай лопату!

И птичник повиновался — лопата плашмя упала на потоптанную траву. Он, понурясь и не оглядываясь, побрел назад, перед ним расступались.

— Да и вы, граждане, расходитесь, — словно по-дружески посоветовал Саша. — День воскресный, выходной, можно отдохнуть, с детишками позаниматься. В зоопарк можно съездить.

В первую минуту люди ответили молчанием — в смятении противоречивых чувств. И он продолжал в том же духе доброго расположения:

— Или в кино пойти. Новая картина в нашем кино. Как раз к обеду вернетесь… Ребята! Комсомольцы! — зычно позвал он. — Есть здесь комсомольцы? Помогите гражданам разойтись по квартирам. Воскресный же день.

Девочка в школьной форме и мальчик, стоявшие с Ираклием, сорвались с крыльца и побежали к бойлерной — видимо, они только и нуждались в том, чтоб им скомандовали. Пересекли бегом двор еще двое парней и одна девушка — было непонятно, где они находились до сего времени.

— Вежливо, ребята! С уважением, — крикнул Саша. — Я сейчас к вам, ребята!

Ираклий вспомнил, что он тоже комсомолец, но чуть помедлил… Очень хорошо, конечно, было, что несчастия не случилось и справедливость восторжествовала. Однако он испытывал как бы разочарование, хотя вполне искренно возмущался людьми, угрожавшими инвалидам, он не понимал, что это было разочарование в самом себе. Ираклий подумал, что Саша — решительный и храбрый, не в пример ему — старше его года на четыре, а то и на все пять, и это несколько ободрило.

Толпа рассыпалась — люди разбредались и, вновь обретя дар речи, пререкались и бранились: надо было как-то выразить смутный стыд и вместе с тем обиду за поражение — всю сумятицу своих чувств. Они неопределенно поминали Сашу и недобро — человека с лопатой, поминали ЖЭК и райсовет, выдавший разрешение на постройку гаража. А заодно вспоминали и другие свои обиды, как вспоминают застарелые болезни.

— Я эту породу знаю — из молодых, да ранний… — громыхал чемпионский бас. — Такому фрукту все нипочем… У меня, между прочим, в трудовой книжке нет ни одного «на вид», не то что выговора — за тридцать четыре года службы на складу… — принялся вдруг рассказывать этот шашечный чемпион, — а когда я на пенсию уходил, мне коробку конфет «Птичье молоко» поднесли и каменную сову… Знаете, у которой глаза зажигаются, ночник, иначе говоря. Это за тридцать четыре года! А зачем мне сова?.. И тоже — молодежь распорядилась. Я ее хорошо знаю — молодежь!

Шашечный чемпион долго еще выкладывал свои огорчения; его плохо слушали — у каждого имелись свои. И можно было подумать, что ожесточение, вырвавшееся у иных только что наружу, накапливалось уже давно, по разным обыденным поводам.

Человек с парикмахерской сеткой на голове повернулся на балконе ко двору спиной и кричал в раскрытую дверь своей квартиры:

— Не набрал очков — иди работать. Но не болтайся без дела. Не хочу, чтоб мой сын стал хиппи…

И его сохнущая сорочка, как в отчаянии, трясла под ветром пустыми рукавами.

Во всеуслышание жаловался пьяный, грубый голос:

— Не встанет человек на свою точку — вся жизнь под откос. А где она — моя точка? Я с момента, как меня из школы турнули, велосипеды чиню… И выходит, что рожден я… и, можно сказать, вскормлен, чтобы велосипедам колеса ставить. А у меня уже от одного их вида кружение в голове начинается. Жена плачет, спрашивает: почему ты пьешь? Потому и пью…