Владимир Лидин - Отражения звезд

— Давайте лучше чай пить... дремучий вы человек все-таки, Андрей Ксенофонтович!

Она пошла ставить чайник, а Андрей Ксенофонтович сидел на знакомом диване и делал вид, будто верит и в нужную человеку тишину, верит и в счастье дочери.

— Ничего, Оленька, — сказал он самому себе, — ничего... зато мы с тобой — неуспокоенные. А с этим можно жить, с этим как еще можно жить!

Через два дня он уже уезжал, договорившись с дочерью, что, как бы ни сложилась в дальнейшем ее жизнь, он всегда будет рядом... а захочет нагрянуть как снег на голову — все будет для нее: и мохнатые звезды над вековыми соснами, и запах смолистых кедровых шишек, и свежесть мечтаний, с которыми даже немолодые свои годы несешь, как легкую котомку за плечами...

Андрей Ксенофонтович шел один по перрону Ярославского вокзала, с дочерью он простился накануне, а Игорь Константинович, может быть, пожмет плечами:

— Странно все-таки повел себя твой отец... показался раз — и исчез.

И дочь ответит:

— Он приходил, только не заставал тебя.

А про то, что вместе с кедровой шишкой запрятала в самую глубину и часть оставленного ей отцовского сердца, — об этом ничего не скажешь.

Полчаса спустя поезд уже шел, колеса сначала лишь мерно гудели, потом стали выстукивать на стыках: «Теперь назад, теперь назад», но Андрей Ксенофонтович заставил их изменить бормотню, и они стали выстукивать:

«Опять вперед, опять вперед», это было правильней и по тому, что он чувствовал, и по тому, что́, может быть, ожидало их с дочерью в будущем, и по смыслу всей его жизни...

Ноябрь был без снега, и декабрь был без снега, до Нового года осталось всего несколько дней, — значит, старый год уйдет без снега, и Новый год, может быть, встретит без снега. Стоят короткие дни в сером тюле, рано темнеет, и, пока дойдешь от последней остановки автобуса до недавно построенного, еще не полностью заселенного дома, продрогнешь.

Но в архитектурной мастерской, где создавался проект нового района, обозначены были веселой акварельной краской газоны, молодые посадки, даже станция метро, которой пока не было, и в некотором царстве, некотором государстве вышел из своего простуженного еще при рождении дома некий немолодой, но представительный человек, с тонкой полоской седеющих усов, в артистически промятой шляпе, архитектор Дмитрий Андреевич Серебреников, немало потрудившийся над созданием этого нового района. Некоего представительного человека в своем лице сочинил он сам, привыкнув поглядывать на себя со стороны, притом чаще всего критически.

Все же в труде архитектора есть нечто и от сочинительства: уже разбрелись герои по новым построенным домам, каждый со своей судьбой, удачной или неудачной, каждый со своей любовью, ответной или безответной, каждый со своими надеждами, которые у одних сбудутся, а у других не сбудутся, так что подобие романа само по себе пишется, со всеми недоделками в судьбах людей.

Однако больше всего недоделок было в его собственной судьбе. Построить не один дом и даже не один дворец — спорта или пионеров — он сумел, а той хижины, того шалаша, который так нужен был ему самому, не сумел, и теперь уже поздно разбираться в причинах.

Архитектурный институт пришлось заканчивать без отца, о котором было известно только, что где-то под Житомиром он попал в окружение, и впоследствии, читая воспоминания одного из военачальников, как все это происходило под Киевом и Житомиром, оставалось только заново пережить то, что привелось горько узнать в юности.

А дальше пошли рваться и другие звенья их семьи: пришлось в свое время проститься и с матерью, ставшей после гибели отца совсем слабой и постепенно как бы истаявшей; пришлось расстаться и с сестрой Надей, вышедшей замуж за однокурсника по факультету журналистики, и он увез ее по окончании университета в Хорватию, откуда был родом, сейчас у них уже двое детей, два сына, теперь домом сестры стал Загреб, и Серебреников изредка получал от сестры письма, в которых она жадно расспрашивала о Москве. Он купил как-то в букинистическом магазине томик стихотворений Пушкина, дома полистал его, подчеркнул строку: «Москва... как много в этом звуке», послал Наде, и она ответила лишь: «Ты угадал, Митя».

А насчет своей собственной жизни он написал однажды в ответ на тревожный запрос сестры, с которой всегда был дружен:

«Лучше и честнее признать, что мы с женой оба не нашли того, что искали, и почти пять лет тянулось это, ни ей, ни мне не нужное. Два года назад она уехала к своей матери в Ростов, написала, что будет работать в телевизионной студии, а потом я увидел как-то передачу, и такое чужое лицо смотрело на меня с экрана, что не смог и представить себе: неужели когда-нибудь оно было мне близким?»