Владимир Лидин - Отражения звезд

— Ну как, бьется? — спросил он.

— У тебя хороший пульс, я проверила.

И он вспомнил, как чья-то рука взяла его руку у запястья, и ему показалось, что это рука той, которая кипятила для него молоко, и певучий голосок говорил:

— А сейчас — баиньки.

— Где Валя? — спросил он.

— Отпустила ее... зачем она теперь, когда я рядом? Хочешь чаю? Или, может быть, молока?

— Пожалуй, молока.

Вера Игнатьевна ушла в кухню, вернулась вскоре с большой фарфоровой кружкой, и Алексей Иннокентьевич стал пить молоко, а жена одной рукой слегка приподняла его голову, чтобы не пролилось на подбородок.

Но Алексей Иннокентьевич не спросил жену — не фея ли она случайно? Когда живут столько лет вместе — этого не спрашивают, это подразумевается само собой всем ходом жизни.

Колеса вагона на стыках выстукивали: «Теперь уже скоро, теперь уже скоро», и вправду теперь уже скоро должна быть Москва. Поезд пошел медленней, за окном проходили по временам мокрые платформы дачных станций с ожидавшими поезда московскими жителями — под зонтами или в непромокаемых плащах, но поезд шел без остановок, и Андрей Ксенофонтович надел пальто, стал у окна и смотрел на мокрое, с вороньем, Подмосковье.

В Москву он не приезжал семь лет, и теперь это был город, отдаленный воспоминаниями и болью в сердце, хоть и не постоянной, однако ноющей по временам, подобно старой ране в непогоду.

Семь лет назад, поехав в качестве фотокорреспондента московской газеты на одно большое строительство в Сибири, Андрей Ксенофонтович увлекся простором величественных действий, увлекся и простором открывшейся перед ним тайги, куда прежде и не забредал человек. А ныне в ее дебри уходила железная дорога, между кедров и сосен возникали поселки, еще свеже белеющие тесом, с шиферными крышами общежитий, но были уже и клубы, и детские сады, и кинотеатры, один — с несколько дремучим названием «Бор», а другой с более оживленным — «Новосел».

За семь лет многое происходит в жизни человека, произошло и в его, Андрея Ксенофонтовича Ртищева, жизни. Жену он потерял, когда дочери Оле было всего два года, росла она и воспитывалась у сестры жены, Таисии Михайловны Строевой, преподавательницы английского языка в одном из московских институтов. Когда он уехал в Сибирь, Оле было уже шестнадцать лет, без него она кончила школу, затем педагогический институт, а от сестры жены Андрей Ксенофонтович получил однажды письмо:

«Вам с вашей цыганской жизнью на колесах не мешало бы все-таки заглянуть в Москву, поинтересоваться оседлой жизнью, кстати и на вашу дочь посмотреть. О том, что Оля вышла замуж, вы уже знаете, и я с большим удовлетворением могу сказать, что считаю этот брак весьма удачным, ее муж серьезный, положительный человек, правда, значительно старше ее, но это даже к лучшему. Школу, где преподавала, Оле пришлось по его настоянию оставить, но ведь это естественно, что в его возрасте он хочет некоторого ухода за собой, да и хозяйство нужно вести».

А между строк Андрей Ксенофонтович прочел, что Таисия Михайловна дивится его бродяжничеству и недоумевает, как до сих пор он не взялся за ум. Напиши он ей, однако, что присутствует при рождении новой жизни и что свежесть этой жизни захватила его, Таисия Михайловна приняла бы это, конечно, как неуклюжую попытку оправдаться.

И он ехал теперь поинтересоваться оседлой жизнью, повидать и дочь, а разлука только теснее сблизила их, и они часто писали об этом друг другу в своих письмах...

Колеса вагона гудели уже ровно, без перестуков, прошли какие-то дальние московские улицы, видимо нового района, однако с троллейбусом и автобусами.

В квартире, которую после смерти жены заняла ее сестра, за ним сохранялась комната, и он мог бы сразу же поехать к Таисии Михайловне, заранее готовый выслушать то, что скажет она при виде высокого, худого, с седеющей бородкой, человека, в каком-то шлычке, куцем пальто и в джинсах, прошитых белыми, грубыми нитками. Правда, перед отъездом он хотел купить в Тынде новый костюм, но в универсальном магазине нужного размера не оказалось, и он махнул рукой, поехал так, как разъезжал по стройкам или стоянкам геологов...

В своем последнем письме дочь писала, что муж получил по своей работе новую квартиру, живут они теперь на Кутузовском проспекте, и Андрей Ксенофонтович решил все же повидать прежде дочь.

Он долго изучал в вестибюле метро маршрутную карту-схему, названия ряда станций были ему незнакомы, и выискал наконец ту «Студенческую», от которой было близко до Кутузовского-проспекта.