Владимир Федосеенко - Дубовая Гряда

— Вот скотина! — вполголоса ругнулся Володя.— Не­бось, фрицы за такое упрямство вытолкали из обоза.

И вдруг неожиданно для самого себя со злостью крикнул;

— Хальт!

Конь послушно замер. Хлопец уцепился за гриву, со­гнал со сбитой холки мух, и только схватился за хребет, чтобы вскочить на спину, как тут же отлетел в сторону, сбитый с ног ударом копыта выше колена. Пришлось от­ползти к кустам, руками выкопать ямку и приложить к ноге горсть мокрого торфа. Стало немного легче.

Уже заходило солнце, когда Володя, прихрамывая, выбрался на незнакомую дорогу, вдоль которой высились телеграфные столбы с оборванными проводами. Выби­тая фашистскими сапогами, она напоминала изъеден­ное оспой лицо. На юго-востоке чернела какая-то дерев­ня. «Нужно немного отдохнуть»,— решил юноша и при­лег на обочине. Из глаз потекли слезы, собираясь в мут­ные горошинки на горячем песке. «Чего же ты плачешь, ведь ты свободен»,— упрекнул себя парень и, оттолкнув­шись руками от земли, поднялся на ноги, зашагал в сто­рону деревни.

Через несколько минут солнце скрылось за тучей.

2

Мать Володи пролила много слез. Искала сына в траншеях, в окопах, на болоте. Все казалось, что где-то тут, возле деревни, он лежит убитый. Так говорила и од­носельчанам. Но найти не смогла. И тогда закралась мысль, что сын ушел с красноармейцами.

Было у нее еще двое детей, жил с ней и ее отец, дед Андрей, совсем седой, но еще крепкий старик. Перед са­мой войной мать тяжело болела. Уходя на фронт, муж сказал старшему сыну, Володе:

— Ты останешься хозяином, сынок. Слушайся маму, береги младших.

Вспоминая теперь эти слова, женщина всхлипывала. Так, ничего не зная о сыне, она и жила. Однажды нашла в соседней деревне икону и повесила ее в углу. Ходили слухи, что, если немцы явятся в избу и не увидят иконы, тут же перестреляют всех. А если двери избы окажутся запертыми, непременно перебьют стекла в окнах. Поэ­тому мать и не запирала дверь, и ей часто казалось, что по избе кто-то ходит. Бывало, спросит: «Это ты, сынок?» И, не слыша ответа, заплачет, натянув, как малое дитя, одеяло на голову.

Как-то утром, когда все еще спали, кто-то сильно хлопнул дверью. Женщина вскочила. В избе возле шка­фа стоял высокий парень с винтовкой в руке.

— Подымайся,— пискливым голосом приказал он.

— Что вам нужно? — спросила мать.

— Надень юбку, тогда скажу.

Женщина оделась, сунула босые ноги в ботинки и да­же повязала платок.

— Ты Бойкач Мария Андреевна? — спросил незва­ный гость, вытаскивая из кармана пиджака потрепанный блокнот.

— Я

— Сколько большевистских командиров и комисса­ров переодела в гражданское?

— Каких командиров? — пожала плечами Мария.

— Тут, поблизости от вашей деревни, они были ок­ружены германскими освободителями и разбежались,— заглянул парень в блокнот.— Не признаешься?

Он подошел к кровати, где спал старик, стянул с не­го одеяло и тоже приказал встать. Перерыв всю постель, залез на печь и сбросил оттуда солдатскую гимнастерку и брюки. Потом открыл дверцы шкафа, вытащил белье, костюм, пальто и начал заворачивать все это в скатерть.

Мать возмутилась:

— Что же ты делаешь? Отдай костюм, это сыночка, Володи. Что хочешь бери, а костюмчик не трогай. Пу­скай останется мне на память. Ты же свой, из Дубравки, через нашу деревню в школу ходил. Говорят, Комячову избу ты поджег...

— Что?! Я вас всех сожгу! Из-за вашей деревни мне пять лет условно припаяли. Думаешь, я тебя не знаю? Твоего мужа — колхозного активиста, заведующего фер­мой? Твоего сына, Володьку-комсомольца? Он меня еще в стенной газете разрисовывал! Жаль, что морду ему то­гда не набил!

— Стыдно так говорить,— сказала Мария.

— Стыд не дым, глаза не выест. На, распишись вот здесь и... помалкивай.

— Расписаться? На чистом листе бумаги?

— Я потом напишу все, что надо.

— Ишь ты, дуру нашел. Ну, уж нет, не дождешься...

— Ах, так? Сейчас же пойдешь со мной в волость, в полицию. Одна такая умная нашлась, стоит вон на ули­це под конвоем. И ты собирайся!

— Да кто ты такой, чтобы приказывать? Пользуешь­ся тем, что никакой власти нет, так пришел грабить!

— Я — власть, я — полицейский! — вскипел детина и толкнул Марию кулаком.

Дети заплакали, бросились к матери. Старик отец присел на край кровати и тяжело вздохнул.

Мария вышла на улицу, а следом за ней, уцепившись в подол материнской юбки, бежал черноголовый маль­чуган. Полицай оторвал малыша от женщины, и тот громко, горько заплакал. Возле соседнего двора проха­живались еще двое полицаев, а недалеко от них, присло­нившись к углу избы, стояла арестованная. У Марии по­темнело в глазах: она узнала Веру. «Бог ты мой, неуже­ли нашли? Тогда всем нам конец». Но, взглянув на спо­койное лицо соседки, сразу поняла, что тревога напрас­на. Даже пошутить постаралась: