Владимир Федосеенко - После смерча

Роман точно не знал, в котором часу заканчивают­ся занятия, и ему пришлось около часа прождать возле института. Наконец из широко распахнутых дверей вы­сыпали студенты. Роман стоял на противоположной стороне улицы. Появилась Надя и, не останавливаясь, пошла по тротуару в сторону своего дома. Роман, идя параллельно с ней, уже пожалел, что пришел сюда. Ну, зачем же лишний раз напоминать о себе. Надя не за­мечала его. И только когда он стал наискось пересекать улицу, увидела и замедлила шаг. Он поравнялся с ней.

— Вот здесь все, что я хотел сказать тебе,— Роман протянул ей несколько сложенных листков. Надя взя­ла, раскрыла книгу и положила их туда. И они снова пошли молча. Вдруг Надя, будто наткнувшись на ка­кое-то невидимое препятствие, остановилась. Роман проследил за ее взглядом. Навстречу им шел невысоко­го роста, с выпяченным животом, человек, сидевший вчера рядом с ней за столом. Впечатление было такое, будто его несло, широкие штанины мели тротуар.

— Я пойду,— вполголоса произнес Роман.

— Прощай, Рома, я никогда тебя не забуду.— Она протянула Роману руку и заплакала. Роман ястреби­ным взглядом смерил с головы до ног подходившего к ним толстого коротышку. Надя о чем-то еще сказала, но Роман не разобрал. В это мгновение он подумал: "И зта мразь будет ее целовать". Не оборачиваясь, за­шагал в противоположную сторону. Пройдя некоторое расстояние, Роман на ходу достал из кармана малень­кий пистолет. Взгляд его задержался на надписи, вы­битой на вороненой стали. Тяжело дыша, словно убе­гал от кого-то, оглянулся по сторонам и только теперь опомнился, пришел в себя. "Пронесло, хорошо еще, что тот тип не стоял на дороге, а то ведь могло показать­ся, что это препятствие, которое нужно ликвидировать, убрать..." — подумал Роман и положил пистолет в карман.

Прошла соловьиная ночь; в голове гудело, щелкало, звенело. Утром Роман умылся студеной водой и пошел на прием к полковнику.

Постучал в дверь.

— Войдите,— послышался басовитый голос.

Роман вошел.

— А, Зимин! Наконец-то! Проходи, садись.— Пол­ковник поправил накинутую на плечи шинель. Роман, прежде чем сесть, положил на стол пистолет. У пол­ковника лицо стало белее бумаги, рука машинально потянулась к кобуре.

— Что, что это значит?! — почти выкрикнул он.

— Возьмите, он мне больше не понадобятся.

— А зачем ты его принес сюда?

— Чтобы сдать вам.

Полковник быстро взял пистолет, вытащил запол­ненную обойму, повертел в руках и положил в стол.

— Где ты его взял? —насупился он,

— Вот как интересно получается, все у меня толь­ко и спрашивают: где я тол взял, где иностранной мар­ки пистолет раадобыл. Вам выдали, а я сам у немца отобрал. Летом, когда домой на побывку ездил, взял с собой, чтобы не ржавел в сарае.

— И год носил при себе?

— Если б носил. Между прочим, товарищ полков­ник, из-за вас я вчера чуть глупость великую не со­творил.

— Почему из-за меня, какую глупость?

— Пока вы меня гоняли туда-сюда, моя девушка замуж вышла.

— Ну и что? — не удивился полковник.

— Как что? А если б я вас куда-нибудь направил, а ваша жена раз — и замуж?

— Тоже мне, нашел, чем испугать. Если б выско­чила, туда ей и дорога. Разве настоящая жена так бы поступила? А женщин, брат, теперь хоть пруд пруди. Так какую же ты глупость хотел сотворить?

— Чуть не пристрелил ее мужа. Ночь не спал. Все же пришел к выводу, что он передо мной не виноват.

— Правильно, она виновата,— твердо сказал пол­ковник.

— Она тоже не виновата.

— А кто же в таком случае? — сжав тонкие губы, полковник откинулся на спинку стула, пристально глядя в глаза Роману.

— Виновата война, смерч, который пронесся над нами. Он разрушил ее дом, приковал к постели отца, и страдания победили любовь. Теперь вы дадите мне бу­магу, что отпускаете меня на все четыре стороны. У ме­ня выписано требование на обратный билет, и я поеду в свое мореходное.

Роман говорил, а полковник, поигрывая желвака­ми, думал о чем-то своем. Он еще по-хорошему говорил с этим бывшим партизаном, да и то только потому, что тот поступил по совести — сам сдал пистолет. А теперь, когда дело коснулось другого вопроса, пятидесяти лет­него полковника словно подменили.

— Никуда ты не поедешь. Мы накажем тебя за уклонение от выполнения нашего задания.

— Что касается моего уклонения, то я считаю, что поступил честно и добросовестно. Там я принесу роди­не больше пользы. Человек должен мыслить широко, товарищ полковник. Я, когда воевал, не щадил своей жизни, потому что знал, был уверен, что после нашей победы все будут жить хорошо, в том числе и вы.