Владимир Федосеенко - После смерча

— А теперь скажи, что ты натворил.

— Много чего, всего не перечислишь, дня не хва­тит, даже если подсчитать приблизительно.

— Как все это понимать?

— Подрывал эшелоны, жег мосты, убивал врагов, потом учился, любил, ненавидел. Видите, сколько все­го натворил. А еще взорвал стену разрушенного бом­бежкой дома. Заготавливал кирпич для строительства техникума. За это в милиции сидел.

— И ты сбежал? — майор даже оживился.

— Зачем же мне было убегать. Меня освободили, и за то, что кирпича впрок заготовил, директор мне пре­мию выдал.

— Эшелоны, мосты, это ведь в тылу врага? — сно­ва исподлобья посмотрел майор.

— Да уж не теперь, конечно. В войну просто так не награждали.

— Значит, ты никакой вины за собой не чувству­ешь? Скажи, а почему тебя управление Днепро-Двинского бассейна разыскивает?

— Вон оно что! Сразу бы так и сказали, а то взя­лись партийные документы проверять, будто я их под­делал. Дело в том, что меня сюда направляли для изучения военных катеров. Ну, а я поступил к вам.

— Почему же написано, чтобы тебя немедленно на­править в их распоряжение?

— То есть как, а учеба? Вы сообщите им, что я учусь и ехать мне туда нет никакой необходимости.

— Ты, наверное, не знаешь, кто тебя вызывает.

— Как не знаю? Полковник, из нашего пароход­ства.

— Начальник отдела кадров. Я тебя здесь не имею права задерживать.

— И начальник училища, если захочет, не удержит?

— Не знаю, наверное, не сможет.

— Что же я преступного совершил? В любом слу­чае к ним я не вернусь, они же мне сами сказали, что дело это добровольное.

— Но ты согласился.

— Ну и что? А теперь передумал.

— Ладно. Я схожу к начальнику училища, пото­му что мы думали отправлять тебя с сопровождающим.

Майор ушел к начальнику училища, Роман остал­ся ждать в коридоре. "Что же это происходит,— думал он.— Я на гору, а черт за ногу". Но долго оставаться наедине со своими невеселыми мыслями Роману не пришлось. Его вызвали к начальнику училища.

— Почему же ты мне раньше не признался, парти­зан ты этакий? А я беспокоюсь, все думаю, что же он там мог натворить? Ведь твоя судьба мне вовсе не без­различна. Считал, что ты станешь гордостью нашего флота. Говорят, стихи хорошие о море пишешь, да я и сам некоторые читал в стенной газете, понравились. Как теперь прикажешь нам с тобой поступить? Мне лично понятно, почему тебя отзывают. Они не хотят потерять тебя, тоже, наверное, беспокоятся. Выдадим тебе билет туда и обратно, паек, на сколько нужно. Утрясай свои дела и возвращайся.— Начальник учили­ща сделал паузу и добавил: — Если отпустят.

— Я ведь отстану в учебе.

— Ничего, у тебя неплохие успехи, наверстаешь, партизан морской,— рассмеялся начальник учили­ща.— Значит, договорились, до встречи.

Роман вышел, коридор, словно палуба, раскачивал­ся у него под ногами. Ему, конечно, и самому хотелось в свою родную Белоруссию, а главное — встретиться и поговорить с Надей. И в то же время опасался этой поездки, потому что майор предупредил, что начальник отдела кадров Днепро-Двинского бассейна может его и не отпустить. Ничего, начальник училища как-ни­как контр-адмирал, и полковник вряд ли решится на это.

Он постарается убедить его и вернется обратно.

В тот день Роман уже не был на занятиях. Он по­лучил сухой паек на неделю, билет, сходил на базар, купил винограда, не забыл зайти в магазин, где купил для Нади мастерски сделанную искусственную розу. Такие цветы были тогда в моде, девушки пристегивали их к вечерним платьям. Одежда и все вещи вместились в чемодане, а виноград упаковал в коробку, которую дал ему сын генерала, сосед по кубрику. Товарищам своим сказал, что вернется через неделю, если придет ему письмо, пусть спрячут в тумбочку.

Снова вокзал. Роман прикинул, что на место при­будет как раз в воскресенье.

В вагоне Роман устроился на верхней полке, но раз­ные мысли навязчиво лезли в голову и не давали уснуть. Смежив глаза, он видел серую лошадь на за­ливном лугу, колосящуюся рожь, именно то, о чем в детстве напевала ему перед сном мать. И то ли от во­ображения, то ли от ровного, беспрерывного постуки­вания на стыках колес поезда, только под самое утро исчезли и лошадь, и рожь, и стук колес. Роман на ко­роткое время забылся. А вскоре и рассвело. Роман спу­стился вниз и сел возле окна.

Уже не убегали за окном холмы, поросшие моло­дым сосняком, а будто встречали его сгустившимися зарослями. Дым от паровоза не таял в бескрайней си­неве, лес заманивал его и прятал в своих непролазных дебрях.