Юлиу Эдлис - Опровержение

Но тут такая телепатия: только я к выходу небрежненько так направилась, он это спиной учуял и — за мной, на роликах на своих скоростных.

На его стороне, ясно, скорость, на моей, наоборот, инициатива.

Я зигзагами меж станков темп наращиваю, срезаю углы, усложняю маршрут. А ему на поворотах тормозить приходится, виражи выписывать, но техника есть техника — слышу, он уже скрежещет роликами по кафелю у меня за спиной, а я за станок, опять почти догнал, я — за другой, а он на весь цех кричит:

— Семен! — и летит вдогонку. — Семен! Имей в виду!

А когда в пересменку станки отключаются, такая вдруг неожиданная тишина обваливается на цех, что любой голос прямо-таки гудит под потолком.

Но я ему не отвечаю, мое дело до коридора добежать, до двери одной заветной, за которой он, хоть и поммастера, ни за что меня не застукает.

— Семенова! — несется он вслед. (А если не «Семен», а «Семенова», значит, задело его за живое, вспомнил, что он начальство и по производственной, и по общественной линии.) — Семенова! Я тебя предупреждаю! Член бюро называется!.. Я тебе не рекомендую, Семенова! Доиграешься! Я ребром вопрос поставлю!..

Но передо мной уже та самая дверь с нарисованным черным треугольничком острым концом вверх, — это теперь вместо «Ж» знак, а смысл старый: душ женский, после смены мыться. Я мигом за эту дверь и прихлопнула ее за собой, и тут он с лету ткнулся в нее на всем ходу.

Только ведь «Ж» — это тебе не «Вход воспрещается», тут полная гарантия.

— Семенова! — слышу, кричит он с той стороны с внутренней обидой от бессилия, — я тебе это припомню! Ты у меня попляшешь! Попрыгаешь! Я тебя поддерживаю, выдвигаю, в пример сознательности ставлю… Позавчера корреспондент из «Молодежки» приходил, я ему такое про тебя наговорил — ангел с крылышками, человек с большой буквы…

Я молчу себе по эту сторону двери, а он по ту — не унимается:

— От меня не уйдешь! День целый будешь там торчать — все равно дождусь! Ты меня слышишь?! Выходи! Член бюро — куда спряталась!.. Или тебе все — моя хата с краю?!

Мне бы и тут промолчать, пускай его разоряется, я же в полной безопасности, но после ночной смены нервы знаете какие? И особенно меня допекла эта его несправедливая и обидная «хата с краю».

— Ты! — кричу ему из-за двери. — Ты! Хата с краю! А кто еще, строго говоря, в бюро больше моего вкалывает?! Взносы — я, культсектор — я, эстетическое воспитание, моральный кодекс, кризис капитализма — все я! И на личную жизнь еще имею право! — и так завелась, что и сама в свою личную жизнь поверила, а какая у меня личная жизнь? Смешно!..

Тут он из-за двери это самое мое больное место и угадал:

— Да какая там у тебя, к лешему, личная жизнь, Семен?!

— То-то что Семен! — кричу ему категорически. — Семен — туда, Семен — сюда… а я тебе не Семен! Ты меня Семеном не смей! Еще раз услышу — пеняй на себя!

— Так смотр же бытовой санитарии по общежитиям! — слышу, взмолился он из последних сил за дверью. — Общекомбинатский! Итоги по цеху надо подвести! Ты же свой парень, Семен!

Ну, тут уж я совсем контроль над собой потеряла:

— Я не парень! Я женщина! Тем более — девушка! Антонина я! В крайнем случае — Тоня! И точка! Общежитие! Санитария! Итоги подводить!.. А у меня, может, свидание сегодня, а?! У меня, может, любовь до гроба, вся жизнь сегодня решается, такой вариант тебе в голову не приходил, бюрократ казенный?!

Тут он от неожиданности и удивления даже умолк, поперхнувшись, а потом как заорет:

— Выходи, поговорим! Семен! Тоня!

— Фигушки!

— Я не посмотрю, что «Ж» на дверях!

— Попробуй!

— Считаю до трех!

— Хоть до тыщи!

— Выходи!

— Не дождешься!

— Доиграешься!.. — И вдруг совсем другим голосом, ласковым и даже, строго говоря, беззащитным: — Я в сквере подожду, а, Тоня?..

Кстати, девочки убеждают, что у него, у Гошки в смысле, и вправду ко мне симпатия есть, но я это даже обсуждать отказываюсь, эти сказочки глупые.

— Тоня, ладно?.. Ты меня слышишь, Тоня?.. Я подожду!

— Хоть до завтра!.. — И пошла безо всякого настроения под душ.

Сперва горячую воду пустила, намылилась, потом прохладную, стою под душем, прямо-таки чувствую, как ко мне настроение возвращается, бодрость, оптимизм… Как мало, строго говоря, человеку надо, чтоб повеселеть!..

Стою под душем, прихожу в себя, а сама вспомнила, как за мной Гошка на роликах гонялся, и даже рассмеялась: как он виражи на кафеле, вензеля выписывал…

Натянула на себя техасы свои замызганные — я на них даже пемзой белые пятна протерла, чтоб моднее, — и пошла не тем выходом, где меня Гошка-дурачок дожидается, а дальним; и только увидела в дверь: и правда, сидит на скамеечке, ноги свои длинные и худущие за версту выставил, роликами по асфальту перебирает в нетерпении, мне даже жалко его стало, но я — ноль внимания.