Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

Теперь он шагал по кабинету ровным, спокойным шагом и вспоминал желания, которые он удовлетворил в жизни. Их было немало, приятно вспоминать: служба в армии, первые повышения по службе, поездка в Америку с заданием абвера, первые награды, женитьба. Он женился на той, на ком хотел, хотя о ней, пожалуй, и не стоит вспоминать — брак был неудачным. Он никогда, собственно, не мог понять почему. Теперь поздно об этом думать. Подумать о дочери? Дочь — союзница своей матери. Пожалуй, и о ней не стоит думать — ей нет дела до него. Никому нет до него дела. Никому, кроме соответствующих отделов абвера и гестапо. Значит, никому, кроме смерти. Он снова со страшной ясностью представил себе всю безысходность своего положения. Он был представителем Гитлера в Бухаресте, и он прозевал заговор против Гитлера. Этого ему не простят. После 20 июля Гитлер никого не прощает. Вот я и вернулся к исходному пункту. Как ни вертись, а думать приходится только о смерти.

Он вдруг вспомнил смерть своей няни, единственного человека, которого он любил в детстве. Когда она умирала, ему было четырнадцать лет. Он помнит, как она лежала часами неподвижная, задумчивая, и он спросил ее, о чем она все думает. Ответ ее был неожиданным и странным: «О тебе, мой мальчик, — о тебе и о всех, кого я люблю». Перед смертью няня думала о тех, кого она любит. Он остановился, почему-то пораженный этой мыслью, и потрогал рукой лоб. Ах, да, вспомнил он вдруг, да, это так, конечно, когда он держал в руках пулю, не свою, а т у, д р у г у ю, он уже вспомнил об этом. Да, да, к черту воспоминания, нужно думать о другом, о н е й. Он скривил губы в улыбку, лотом вдруг страшно заторопился, подбежал к столу, схватил револьвер и сунул его в карман. Все так же торопливо, словно боясь опоздать, он кинулся к маленькой двери, которая вела из кабинета в спальню, в его вторую спальню, о которой мало кто знал — даже жена о ней не подозревала, хотя несколько раз подолгу жила в посольстве. Он чуть было не толкнул дверь ногой, но в последнюю секунду сдержался, осторожно нажал ручку, и она подалась.

Комната, в которую он вошел, была небольшая, сплошь завешанная коврами, на полу, у широкой тахты, стоял маленький светильник на гнутых ножках, слабый матовый свет, проникающий сквозь вощеную бумагу, падал на лицо женщины, полулежавшей на тахте с закрытыми глазами. Это была Ингрид, его личный секретарь, его любовница и его начальник. Да, начальник, он отлично понимал, зачем ее к нему приставили и сколь многое зависит от ее донесений; а так как он всегда считался с фактами, то и привык думать о ней как о человеке, который в служебных делах стоит выше его самого.

Он сделал два шага к тахте и остановился, глядя на ее лицо с темными бровями, на ее пышные темные волосы, стянутые сзади в тугой пучок. Он не мог удержаться, чтобы снова не подумать о том, о чем думал каждый раз, когда разглядывал ее горячую южную красоту: в ней есть румынская или цыганская кровь, она из Трансильвании, у всех этих фольксдейче примесь низшей расы, возможно, что она даже еврейка. А впрочем, все это чепуха — какое это имеет теперь значение? К черту все лишние мысли, времени осталось так мало…

— Ингрид!

По тому, как быстро и спокойно она открыла глаза, он понял, что она не спала. Он сел на тахту и протянул руку, но она отстранилась, и ему показалось, что он уловил в ее взгляде отвращение. «Она больше не скрывает своих чувств, — подумал он со злостью. — Она их и раньше не очень-то скрывала».

— Уж поздно, Ингрид, — сказал он. — Осталось мало времени.

Она промолчала, все еще не сводя с него неподвижного взгляда, в котором он не мог прочесть ничего, кроме злобного отвращения. Она его презирает. Она молода и хочет жить. Она надеется, что будет жить и после окончания войны. Вынуть из кармана револьвер и нажать спуск. Все очень просто. Как все просто, когда речь идет о других. Даже с ней будет просто. Но потом ему придется нажать еще раз, что будет уж совсем не просто. Почему человек не смеет убить себя? Опять философия? К черту философию. Времени не осталось. А все-таки хорошо, если бы она согласилась добровольно. Они помогли бы друг другу и сделали бы это одновременно. Может быть, стоит предложить? Бесполезно. Она не согласится. А если и согласится, ей нельзя доверять — она его обманет. Надо полагаться только на себя. Он нащупал в кармане револьвер и сказал:

— Давай договоримся, как это сделать…

Она тревожно подалась вперед, но голос ее прозвучал тихо, почти спокойно: