Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Скоро Пантя заявится домой, войдет в хату музыканта, человека, который все годы, пока сын рос и был дома, отдавал ему все, что имел в душе и в сердце, жил только надеждой на сыновье счастье…

Как пережить теперь все это Богдану? Поговаривают, что Бычиха не очень-то горюет, а отец места себе не находит от отчаяния. Тут чужому человеку и то становится больно, когда встречается с такими мерзостями.

В хату вошла Аксеня, встревоженная и напуганная. Перед этим она была у кого-то из соседок.

— Говорят, что это он в нашу трубу стрелял? Правда?

— В нашу, — подтвердил Ничипор.

— Во выродок! Чтоб у него внутри стреляло да не переставало!.. Чтоб он своего голоса так пугался, как людей пугает! И пожаловаться некому!.. Хоть бы ты не трогал этого ирода.

— Не мог сдержаться, — будто оправдывался, будто подтверждал свою правоту Ничипор. — Все стерпел бы, если бы он Лиды не зацепил. А то нашло на меня такое, что, кажется… За дочку родную… Что она, ровня ему? Институт окончила, докторшей стала. Зная ее характер, могу твердо сказать, что она уже давно где-то на фронте под пулями и снарядами бойцов наших раненых лечит. А может, и сама уже где-то… не дай боже…

Аксеня прикрыла ладонями лицо, уткнулась поникшей головой в рябенькую ширмочку и зашла в бывшую Лидину боковушку. Оттуда послышался сначала ее тихий, горестный плач, а потом донеслись отчаянные, скорбные слова:

— Теперь уже и не узнаем, где она, как там она?.. Никто нам об этом не скажет, никто нас об этом не уведомит…

— И рамку ж он разбил, ты видела? — не мог преодолеть Ничипор свою душевную боль. — Дулом по стеклу — все и посыпалось. А как ты думаешь, обидится его батька на меня, если узнает, что я турнул сынка из хаты?

Аксеня молчала и из боковушки не выходила.

— Я сам скажу об этом Богдану, — продолжал свои размышления Ничипор. — Пойду сегодня и скажу. В хату зайду, не побоюсь полицая. Поговорим там все вместе… Надо помочь Богдану: может, еще этот молокосос и одумается, возьмется за ум… Друг другу надо помогать в эти тяжелые времена… Он же мне помогал найти коней.

Последние слова Ничипор произнес тихо, только для себя.

Через несколько дней Пантя принес откуда-то домой черный, немного помятый по краям портрет Гитлера, разгладил его на голом столе и повесил на стене невдалеке от красного угла. Это было утром, а когда вечером полицай вернулся со службы, то уже никакого портрета на этом месте не было. Накинулся на мать, та как раз была дома и разводила брагу на самогонку, но Бычиха только плечами пожала и удивленно захлопала вытаращенными глазами. Богдана в то время дома не было.

На другой день перед завтраком Пантя повесил второй портрет Гитлера, но Богдан тут же, при сыне, снял его и бросил в печь. Не успел Пантя и глазом моргнуть, как портрет объяло пламенем: притухшие в печи дрова вдруг вспыхнули, будто они только и ждали этой растопки.

— Что ты наделал? — с угрозой закричал Пантя и, выставив вперед руки, кинулся к печи, наверно еще надеясь выхватить хоть часть портрета. — Ты знаешь, что ты наделал?

— Почему ж не знаю? — спокойно переспросил Богдан. — Ты же сам видишь: дрова разжег, а то уж… это самое… тухнуть было начали.

— Гитлером дрова? Га-а? Вчерашнего ты тоже сжег?

— Сжег и вчерашнего.

— А ты знаешь, что за это тебя самого могут сжечь? Живым сожгут или повесят, даже и допрашивать не станут!

— А мне все равно, сожгут или повесят: один конец. Ты думаешь, я очень боюсь твоих гитлеров?

— Так это же фюрер! Ты понимаешь, что такое фюрер? Вся Европа…

— Европа пускай как хочет, — снова не теряя спокойствия, проговорил Богдан, — а в моей хате, пока я тут живу, этого чужеземца не будет.

— Так, может, и я тут живу? — визгливо спросил Пантя и пружинисто подскочил к отцу. — А мне нужен этот портрет! Понимаешь? Нужен! Я их под расписку взял у начальника полиции.

— Вывешивай их… это самое… где-нибудь в хлеву или за углом, куда люди до ветру ходят. А не в хате. Если же будешь противиться, то и сам можешь уходить из моей хаты.

— Что-что? — язвительно, с обидчивой ухмылкой спросил Пантя. — Ты меня выгоняешь из дома?.. Своего родного сына?

— Родного никого я не выгоняю, — немного отступив от двери, сказал Богдан. — А того нехристя, что батьку своего на черта лысого променивает… это самое… прогоняю! И чтоб глаза мои не видели! Иди к своему фюреру!

— Ну, если так!.. — Пантя раскраснелся от злости и такой неожиданности, схватил с подоконника свою шапку, надел, и что произошло бы в ту минуту дальше, трудно сказать, но вдруг из-за печки вынырнула Бычиха и стала между отцом и сыном.