Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Чтоб сейчас же его тут не было! — повторил свой приказ Пантя.

Потом будто смягчился и добавил:

— Рамку можно оставить. Вставьте стекло, и будет там висеть не этот, а другой портрет, тот, который теперь нужен.

— Так это ж еще и память о дочке! — с обидой промолвил Ничипор. — Как же можно, чтоб память!.. Я же говорю: дочка когда-то нарисовала…

— Какая там память? — пренебрежительно скривив рот, возразил Пантя. — О ком? О той, что из дому сбежала, родителей бросила, свой стыд заметая?

— Ты, конечно, еще молокосос, — стараясь не доводить до крайности разговор, сказал Ничипор. — Но пора бы и тебе знать, что…

— А мне наплевать на все это! — резко перебил Пантя. — Пора, не пора! Я еще больше скажу: дрянь она, и только!..

— Да что ты знаешь, дохляк! — побелев от возмущения и с дрожью в голосе промолвил Ничипор. — Ты еще тогда раком под столом ползал. Язык бы у тебя отсох!

— Не забывай, с кем говоришь! — угрожающе ступив к Ничипору, закричал Пантя, — А то я быстро найду тебе место! Заступаешься, обеливаешь!.. Не обелишь, когда в дегте!..

— Вон отсюда, ворюга! — уже больше не в состоянии сдержать себя, в отчаянии закричал Ничипор и схватил Пантю за шиворот. Не успел тот и очухаться, как вылетел из хаты, а потом брякнулся с крыльца носом. Карабин выпал из рук и ткнулся дулом в землю.

Прежде чем поднять оружие, Бычок обеими руками ухватился за затылок и стал болезненно и визгливо скулить от боли: Ничипор точно знал, за что хватать. Потом Бычок за ремень подтянул к себе карабин, кое-как встал, наставил дуло на окно Ничипоровой хаты и лязгнул затвором, загнал в ствол патрон.

— Я тебе покажу, кулачина недобитый! — завизжал таким же голосом, каким только что скулил. Намерился нажать на спуск, да все же вспомнил, что карабин выпадал из рук, посмотрел в ствол: канал и даже мушка были залеплены землей. Вынул патрон, стукнул прикладом в дверь и, почувствовав, что она на засове, подошел к тому окну, на какое перед этим наставлял дуло. — Попомнишь ты это, тетеря глухая! — погрозил и криком и взмахом оружия. — На коленях будешь ползать, землю грызть! — стукнул прикладом в раму окна и под звон стекла пошел на улицу. — Попомнишь ты меня!.. Постонешь!

За забором выломал в вишняке ветку и начал прочищать канал ствола. Протолкнул землю внутрь, потом опустил дулом вниз, потряс над травой. Еще раз глянул в ствол, не открывая затвора, и вскинул карабин на плечо: стрелять, наверно, не осмелился, а может, и решимости не хватило, так как в это время не был во хмелю.

Под вечер Бычок шел назад уже покачиваясь и не в лад своим шагам помахивая карабином. Поравнявшись с Ничипоровым двором, остановился и решительно залязгал затвором.

Кто наблюдал за этим, тот уже знал, что будет делать этот развращенный молокосос-полицай: конечно же стрелять в Ничипорову трубу. Несколько дней назад он разбил трубу на хате Ганны — видно, мстил, злыдень, за то, что когда-то она жаловалась на него Бегуну и угрожала пойти выше, если не прекратит свои проделки. Выстрелил и в трубу моей матери, после того как не мог от нее дознаться, куда делся мой отец: пошел косить позднюю отаву и не вернулся домой. Мать в то время и сама еще точно не знала, где отец. Но если б и знала, то разве сказала бы Панте?

Ничипор видел в окно, куда целит пьяный Бычок. Наблюдал с осторожностью, а из хаты не показывался, ибо кто знал, что могло прийти в голову этому пьяному дураку. Немного одумавшись, Ничипор даже упрекал себя, что связался с таким живодером, но уже ничего не сделаешь. Зашел за стену и ждал, когда начнет сыпаться из трубы в устье печи глина и сажа. Ленька был где-то на улице и, наверно, как и некоторые другие мальчишки, следил, как Пантя собирается стрелять.

Раздался выстрел, глухо резанул через стекло по ушам, задрожали стекла. Ничипор с тревогой оглянулся на печь — ничего не увидел, не услышал, но не поверил себе, подошел к припечку, посмотрел: ничего ниоткуда не посыпалось. Грянул еще один выстрел. Ничипор отважился и посмотрел в окно.

— Не попал, опять не попал! — кричал кто-то из мальчишек так громко и задорно, что даже Ничипор услышал. А Пантя злобно лязгал затвором: видно, заело гильзу.

— А ну, марш отсюда! — крикнул он на наиболее смелых подростков, которые подошли к нему совсем близко и, наверно, хотели поднять гильзы. Пошарил по карманам, видимо, искал патроны (сумки сбоку не было), не нашел, вскинул на плечо карабин и поплелся напрямик к своему двору.

Ничипор стоял у окна и смотрел вслед Панте, пока тот не миновал несколько выступающий на улицу соседский огородик, густо засаженный кустами разноцветных георгин. Отошел потом, попробовал заняться кое-какой работой, выходил даже во двор, чтобы там, хлопоча по хозяйству, немного развеять тяжелые мысли, а сегодняшние поступки Панти не выходили из головы. Перед глазами так и стояла эта несуразная немецкая шапка и черный карабин в руках, так и звучали злые, оскорбительные слова. Поплыла, задвигалась полицейская шапка с карабином мимо соседских дворов, окон, хат, нагоняя на людей тоску и ужас.