Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Квасовы-младшие, Антон и Аркадь (старший пошел в армию еще до войны), шли из Голубовки, когда началась бомбежка, и первыми прибежали на крик Ганны. Схватили ведра, начали заливать огонь водой.

— Что вы делаете?! — закричал на них Пантя еще на бегу. — Землей надо!.. Землей!

Он пригоршнями начал хватать с гряд чернозем и засыпать «скалку», кинулись помогать и Квасовы хлопцы, но бомба разгорелась так сильно, что и земля не помогала. Сухая деревянная стена задымилась, потом вспыхнула широким, ярким пламенем. И тут уже вряд ли кто и крикнуть успел, как вспыхнула, словно порох, соломенная крыша.

Вместе с Богданом прибежали еще несколько человек, вскоре примчалась из Голубовки пожарная команда с бочкой воды, помпой и баграми. Увидев настоящего городского пожарника, голубовские парни старались показать свою отвагу и настоящее умение, но сладить с огнем не могли.

Пока горела крыша, Пантя не очень и старался тушить пламя — тут и непожарнику было ясно, что одной помпой ничего не сделаешь. Когда же все сплетение, охваченное огнем, рухнуло внутрь, попробовали растаскивать бревна. В хлеву было немного соломы на подстилку, а что под той соломой, то и сама хозяйка не знала.

Вскоре из хлева повалил густой горький дым, и на всю Арабиновку запахло горелым зерном.

Левон первый выпустил из рук багор и сказал:

— Пускай горит, оно не мозолями заработано.

— Так Ганна же не… это самое… — попытался возразить Богдан. — Ничего она не знала, на опару у людей муку занимала.

— Пошли тушить бомбы! — подал команду Пантя. И все, кто тут был из местных, послушались его. Возле окутанного густым дымом хлева осталась одна Ганна и голубовские пожарники.

Таким был первый пожар в Арабиновке.

Так началась тут война.

В ту ночь Бычиха мучилась тем, что не позволяла себе уснуть. Ей надо было дождаться того желанного часа, когда перестанет ворочаться на полатях, крякать и вздыхать Богдан. Пантя уже давно спал, а старик, видно, не мог перебороть тревожившие его мысли и переживания.

…Сгорел пока что только Лепетунов хлев, а казалось, что задымилось все вокруг, все пропахло дымом. Даже в хате, на полатях ощущалась эта горечь: ею пахло от рук, от рубашки, от подушки, которая на этот раз как-то особенно неприятно терла шею, затылок. А что будет дальше? Сколько еще может быть и пожаров и разных других бед, тревог и несчастий?

…Под вечер прилетал верхом на коне Клим Бегун… Снова в военной форме, кажется, в той, что ходил лет десять назад. Будто знал, что будет война, припрятал, но председателю колхоза не очень шла такая форма. Сказал, чтоб все было, как было… Чтоб все работали, как до сих пор… Враг будет разбит, и ни пяди нашей земли!..

На улице пока что тихо, как-то даже чересчур тихо. До войны, кажется, так не было… Если б заснуть, так можно и забыть, что где-то там идет война… На кровати спокойно похрапывает сын. Ему, может, даже и не снится война… Пускай хоть выспится дома, отдохнет… Устал после дороги, а тут еще этот пожар… Не пришлось спросить у Клима, куда лучше теперь податься парню, что ему теперь делать… Может, тут где-нибудь подыскать работу, пока не возьмут на войну?.. Учился же немного, хоть и не окончил. Да и в городе побывал…

…Похрапывает и похрапывает, бедняга. Что-то не очистилось в груди. Это еще с малолетства, все от лошадиного копыта.

Задремал старик или даже заснул только перед самым рассветом. И тогда осторожно зашевелилась на своей постели в углу Бычиха. Неслышно, по-кошачьи, она подкралась к кровати, где спал сын, стала на колени, чтоб особенно не высовываться, и тихо стянула с табурета, стоявшего возле кровати, Пантевы брюки. Дрожа всем телом и сдерживая дыхание, ощупала сверху один карман, другой… Ничего не нащупав, всунула в карман руку, костлявую, шершавую — полотно кармана даже цеплялось за нее. Оттуда слегка попахивало табаком, немного потом, но карман был пустой и даже с дыркой. Будто из холодной воды вынув руку, Бычиха злобно потерла пальцы и полезла в другой карман, потом стала ощупывать рубцы пояса. Еще ниже наклонилась над табуреткой, брюки прижала чуть ли не к подбородку, будто намеревалась вот-вот ухватить рубец в зубы и разорвать, если там окажется что-то твердое и круглое, похожее на то, что она ищет.

Обыскав, ощупав брюки, женщина ухватилась за гимнастерку. Там в карманах были какие-то бумаги и в одной пуговица, которая, видимо, вырвалась откуда-то. От пуговицы потемнело у Бычихи в глазах — очень она была похожа на ощупь сквозь одежду на золотую десятку.