Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Левон вынул изо рта чубук трубки, открыл еще горячую крышечку и постучал ободком о колоду, чтоб высыпался пепел, потом снова щелкнул крышечкой. Уже слышно было и как постучал и как щелкнул. Такая слышимость — от близости и от такой дневной тишины, какой, казалось, никогда раньше не было, будто какой-то необыкновенной.

…Возле самой часовни до ушей Богдана донеслось какое-то гудение. «Где-то грузовик на дороге — подумал он. — Или, может, какой трактор случайный, хоть эмтээсовцы уехали недавно в район и еще не возвращались. Ни одной машины в гаражах нет».

Богдан стал вглядываться в пригорок на эмтээсовской дороге — нигде ничего не было, а гул усиливался, приближался, и будто не из-за пригорка, а с неба. Глянул в ту сторону на небо… Увидел тучку с серыми краями, похожую на рваное ватное одеяло. Она плыла и на глазах растаивала на солнце, отступала под его яркими лучами.

— Самолеты! — вдруг крикнул Пантя и кинулся бежать под тополь.

Отца с собой не позвал, а только уже как укрылся сам и увидел старика возле самой часовни, закричал:

— Ложись, падай! Скорее падай!

— Так, может, это наши? — с надеждой сказал Богдан и нерешительно, несколько растерянно прислонился к дверям часовни, будто собирался туда зайти. — Тут же у нас аэродром теперь, хоть еще и не достроенный.

— Падай! — уже со страхом и отчаянием приказал Пантя. — Это не наши!

Сам он стоял под тополем на коленях и из-под обеих ладоней смотрел на небо. Кожаная сумка съехала у него на живот, шинель, как ненужная, валялась на толстых корнях тополя, один рукав попал под колено.

Богдан все же остался стоять у дверей часовни. На сына не сердился что тот стоял на коленях. Однако сам не прятался. Уж если и перед святыми местами никогда не становился на колени и даже шапки не снимал, то зачем падать перед самолетами? Пускай летят, черт их возьми, если это не наши! Вон и Левон спокойно сидит на колоде и, видно, не думает убегать куда-нибудь или ложиться на землю.

В это время, пока он смотрел на Левона, почувствовал, что сначала земля содрогнулась у него под ногами, а потом и часовня задрожала, даже зазвенела своим единственным уцелевшим окном. И вдруг уши заложило от взрыва, будто от грома над самым тополем. Чтоб не упасть, старик схватился за оконную раму в часовне, в которой уже давно не было стекла. Что-то гудело и рвалось всюду: над аэродромом, над эмтээсовской дорогой, над деревней, а больше всего — над самой часовней. А может, это только в ушах гудит? Земля же качалась под ногами, а с ней и часовня, оконной рамы он уже не ощущал в руке.

Снова что-то будто ударило по ушам, по голове, боль почувствовалась даже в висках. Потом было беспрерывно и все сильнее и сильнее. Трухлявая рама не удержалась на таком же трухлявом подоконнике, упала, а с ней рухнул под часовню и Богдан. Из-под нижнего венца запахло сыростью и гнилью — это почувствовал сразу. Вспомнилось, что дети, играя в прятки, иногда лазают под часовню.

Богдан приподнялся, посмотрел сначала на сына, потом на Левона. Сын лежал ничком, прижавшись боком к тополю и чуть не всунув голову в дупло, а Левон, как и прежде, сидел на своей колоде. Хоть еще и гудело в ушах, но Богдан встал на ноги и снова ухватился рукой за часовню, уже за подоконник. С аэродрома плыл густой черный дым — казалось, что если он доплывет до Арабиновки, то застелет все и всюду и отравит чадом людей. Гул будто бы отдалялся, слабел… А может, это уши отлегли?

— Они еще вернутся, — с тревогой и в то же время с какой-то уверенностью сказал Пантя, повернувшись под тополем и приподняв голову. — Я их уже знаю!

И тут же Богдан услышал крик, который доносился из деревни. Слышалось что-то похожее на «пожар… пожар… спасите!».

Богдан заметил, что Левон встал со своей колоды и довольно быстро зашагал вдоль улицы. Пожара нигде не было видно, но, может, сады и деревья мешают разглядеть, может, там, в конце деревни, что горит.

Встал на ноги и Пантя, отряхнул рукой галифе.

— Горит что-то? — спросил будто бы с обычным спокойствием и безразличием. И, с видом знатока таких явлений, добавил: — Они часто термитки бросают, а те жгут все, и водой их не затушишь.

— А чем же надо, как? — спросил Богдан.

— Землей только, — сказал Пантя и перевернул сумку с живота на спину, поднял шинель, тряхнул ее так, что одна пола даже стрельнула. Потом окинул взглядом деревню.

— Нигде ничего не горит, — промолвил так, будто жалея, что не горит. — Так кто-то с перепугу голосит.