Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Ева остановилась перед раскидистой рябиной, густо усыпанной бело-зеленоватыми пахучими цветами. На ней было столько пчел, что их гудение слышно было за несколько шагов.

— Они не нападут на нас?

— Нет. У них свои заботы… Так куда вы тогда приехали? Рассказывайте!

— В Крым, — охотно продолжала Ева. — В Джанкой. Там у нас дальняя родственница жила. Так что я хотела сказать?.. Ага… Там почти никакой природы не было. Море далеко, а в городе — сушь, трава покажется и сразу же выгорает. Почему-то ни садов, ни насаждений. Был небольшой парк, так деревья тонкие, худосочные. От солнца негде было спрятаться…

…А потом я на Урале жила. Там снова в такое место попала, что не очень налюбуешься…

— Почему на Урал? Простите за любопытство…

— Долго рассказывать, но расскажу, раз спрашиваете. Мы приехали в Джанкой в сороковом году. Приютились у родственницы. Мама устроилась в городскую больницу, а через год встретился ей местный, за него она и вышла. Только вышла, и началась война — моего отчима забрали в армию. Мы остались с его родителями, уже старенькими и больными дедом и бабкой. Эвакуироваться не смогли, пришлось остаться под немцем. Помню, как эсэсовцы несколько раз выбрасывали нас из квартиры, как один налощенный квартирант стрелял в мать над головой, когда однажды она не вовремя прибрала его постель.

После освобождения Крыма пришло от отчима письмо. Он писал из госпиталя, но мы все были рады, что жив, рана хоть и не первая, но не очень тяжелая. Через некоторое время — телеграмма: ему дали недельный отпуск, чтоб навестить семью. Мы все ждали его. Старики не отходили от окон, мать и ночами не спала…

И вот как-то посреди ночи послышался стук в дверь. Я проснулась, когда мать уже вскочила с постели… Вошел человек и потребовал включить свет. Не попросил, а потребовал. Голос был незнакомый. При свете я увидела, что это военный, но не отчим. На погонах четыре звездочки — помню, что я сразу сосчитала их. Мать стоит напротив и дрожащими руками застегивает халатик, а он молчит. Около двери стоит еще один военный, без звездочек, и тоже молчит, ждет команды.

Потом тот, что со звездочками, спрашивает:

«Все тут в наличии? — Вынул какой-то списочек, проверил: я услышала — он назвал и мое имя. — Дается полтора часа! — заявляет сухо и категорически. — В два ноль-ноль придет машина. Поедете!»

«Куда?» — в растерянности спрашивает мать.

«Там скажут!».

И он ушел. Остался один солдат.

«Садитесь, — обратилась к нему мать. — Может, хоть вы скажете, куда и как нам собираться».

Солдат, помню — еще совсем юноша, прошел к лавке, сел и поставил около себя винтовку.

«Собирайтесь как в дальнюю дорогу, — неопределенно сказал он, но в голосе будто слышалось сочувствие. — Берите, что можете, хоть по закону полагается только ручная кладь».

Наверно, около часа прошло, пока все начали суетиться, собирать кое-какие вещи. Дед почему-то взял мешок и вышел из хаты. Ждали, что он принесет оттуда что-то ценное, но видим — несет дрова в мешке. Мать начала укладывать в чемодан совсем не то, что надо.

Солдат сидел, глядел на наши сборы, а потом встал и начал сам распоряжаться, что брать. Расстелил на полу одеяло и сложил туда всю лучшую одежду. Было у нас немного пшеницы — ссыпал ее в мешок. Велел взять с собою как можно больше продуктов. Когда пришла машина, сам погрузил наши узлы в кузов.

Мне часто вспоминается тот солдат…

— Я догадываюсь, — печально проговорил Высоцкий.

— Об этом мало кто знает, — снова заговорила Ева…

Через несколько лет Еве разрешили вернуться в Белоруссию, к ее тете. Но тогда уже не было в живых ни деда, ни бабушки. Мать тоже умерла — от тифа. Отчим погиб на фронте в сорок четвертом, вскоре после того, как их выслали.

Рассказав об этом, Ева незаметно отвернулась и начала внимательно разглядывать что-то на противоположной стороне Белого болота.

Высоцкий взял ее за локти и легонько повернул к себе:

— Разволновались… Откровенно говоря, я думал, что только меня не баловала жизнь… А вы пережили больше…

Ева посмотрела на него влажными глазами:

— Всё позади. Остались одни воспоминания…

Обойдя луг, они приближались к машине с противоположной стороны. Тут девушка выбрала высокое и нагретое солнцем место среди пышных ольховых кустов и легла на бок, непринужденно и беззаботно.

— Садитесь, — сказала Высоцкому.

Леонид Александрович сел, а потом лег так же, как и она.

— Устали? — спросил сочувственно и ласково.