Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

В камере тихо и глухо, как в пустом погребе — должно быть, и сверху не один только дощатый потолок, да и боковые перегородки толстые. А может, и нет тут никаких перегородок, может, одна только эта темная конура и есть? Не бывал ранее Богдан в такой тишине, никогда не бывал. Тут и час трудно выдержать. А сколько придется сидеть, что собирался сделать с ним этот губастый злыдень, что он задумал?.. И чего он уцепился за эту луковицу?..

Табурет визгливо скрипнул, когда Богдан снял руки с колен и слабо шевельнулся. Через некоторое время что-то так же визгнуло в противоположном углу; Богдан понял: тут есть то, что всегда бывает в таких ямах, — крысы. Он было подумал, что есть смысл лечь на эту клеенку, вытянуть усталые ноги и отдохнуть немного, может, даже заснуть, если удастся: тогда и время скорее прошло бы, и тело окрепло бы, хоть и без еды. Но спать на полу, где крысы? Богдан знал, что это такое, догадался: эти отвратительные существа тоже помогают тут мучить и пытать людей. Попробовал немного вытянуть ноги сидя, откинулся спиной к стене и вдруг сам не понял, как съехал на сырой глиняный пол.

Почувствовал под собой обломки табурета и почему-то не поверил, что он развалился, а ждал чего-то еще худшего — вот-вот провалится в глубокое подземелье.

Расклеенный по стыкам табурет, видимо, тоже входил в задумку немецких следователей — доводить до крайнего отчаяния тех, кто сюда попадает. Теперь не только лечь, но и сесть нельзя, придется стоять, пока выдержат ноги, пока обморок не скрутит тебя всего от усталости. «Чего ж ему надо, чего он домогается, этот губастый палач? Как об этом узнать?»

Около дверей с наружной стороны послышался сначала какой-то беспорядочный топот, а потом забряцал замок и загремел большой железный засов. Все это насторожило Богдана, но двери почему-то не открывались, похоже было, что кто-то вдруг подпер их у самого пола.

— Вставай, слабак! — послышался не очень грозный, будто даже сочувствующий голос. — С первого раза свалился. Что же будет дальше?

Человеку, очевидно, помогли встать, потом открыли дверь и впихнули его в камеру.

— Вот тут полежишь, отойдешь, глина все оттягивает, боль снимает. А этот старик будет от тебя крыс отгонять.

Человек, которого втолкнули в камеру, снова застонал, но глухо и сдержанно, стараясь не выдавать врагам свою слабость, но боль, видимо, была такая, что не хватило на это сил. Он свалился прямо у порога и потом уже на локтях и коленях начал подбираться к клеенке.

Богдан наклонился над ним, чтоб помочь, но не знал, как лучше это сделать, за что можно взяться, чтобы не причинить человеку боли еще сильней. Человек этот был в городском пальто темного цвета, а при том свете, что был в камере, и не разберешь — черного или синего, в помятых клешных брюках и ботинках. Возраст его Богдан не мог бы теперь определить, если бы и хотел: лицо у человека было все в синяках и подтеках, глаза заплыли.

— Чем вам помочь? — сочувственно спросил Хотяновский, когда тот немного успокоился, перестал стонать и только тяжело, с глубоким хрипом дышал.

Человек едва заметно покрутил головой и не сказал ничего.

— Может, я вам… это самое… ватник свой подложу под бок? — снова спросил Богдан. — Пол тут холодный, а эта подстилка… Что она?..

Человек снова покрутил головой.

В это время на миг открылась дверь, и Богдан почувствовал, что возле него что-то шлепнуло, мягкое и легкое. Протянул руку — кепка, такая же примерно, как и у него самого, только, может, немного менее поношенная и с большим козырьком.

— Потерял по дороге, — послышался тот самый издевательский голос, который недавно уже звучал тут.

— Дайте человеку хоть каплю воды! — выкрикнул, услышав этот голос, Богдан. — Воды подайте!

— А пива не хочешь? — отозвался голос — Может, русской горькой поллитровку?..

Голос перешел в громкий, раскатистый хохот, и при этом дверь резко закрылась. Хохот стал глуше, но еще слышен был и за дверью.

Человек заговорил только под самый вечер, когда зарешеченная полоска острожного окна была уже почти совсем темная. До этого, с нетерпением ожидаемого Богданом первого слова, прошло много времени. Что только не делал Богдан, чтоб как-то помочь человеку, теперешнему своему соседу: и свитку ему под бок подкладывал и шапку под голову (не его шапку, а свою, — его была в крови), и помогал поворачиваться, когда человек старался улечься хоть немного получше, поудобнее, оберегал его тревожный, болезненный, почти обморочный сон от нахальных, безжалостных крыс. И ждал, ждал — должен же человек хоть на какое-то время прийти в себя, преодолеть беспомощность: но лицу, по волосам на откинутой голове Богдан видел, что человек этот еще не стар. В то время Богдан совсем и не думал о самом себе, о своем довольно загадочном и неопределенном положении.