Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Где-то, примерно на половине дороги, в самом густом лесу, картошка начала остывать, и, чтоб она совсем не остыла, Богдан попытался ощупью отыскать удобный пенек неподалеку, сесть на нем и подкрепиться, чтоб уже дойти до дома одним последним переходом. Теперь же на тот переход — он чувствовал — сил не хватит, а в лесу лучше передохнуть, чем в поле на ветру. Прошел еще несколько шагов, прикидывая: где бы лучше свернуть с дороги, и вдруг заметил, что перед ним появились два человека. Появились и стали, не шли навстречу, а, очевидно, ждали, пока Богдан подойдет к ним сам.

— Куда так поздно? — спросил один из встречных и вскинул винтовку на плечо, видимо поняв, что воевать тут не с кем.

— Домой, — охотно, как своим людям, ответил Богдан. — В Арабиновку.

— А откуда?

— В Старобине был.

— У самих немцев?

— У них и был.

— Тогда сойдем, старик, с дороги, — предложил другой, высокий, статный юноша в военной форме и с оружием на плече, но с таким, какого Богдан еще никогда не видел: совсем коротким, с загнутой рукоятью. — Отойдем и там поговорим, тихо и спокойно.

— Я и сам уже думал сойти с дороги да посидеть немного, — признался Богдан. — А то ног не чую, в голове шумит.

Невдалеке от дороги, на небольшой полянке, стояли две запряженные повозки. При тусклом свете молодого месяца Богдан сначала узнал своих коней из бригады, а потом уже стал вглядываться в человека, стоявшего возле коней. Человек этот выглядел более плечистым и выше военного, за плечами у него тоже висела винтовка, а за пояс сзади был засунут топор.

Хлопоча возле коней, человек не сразу и заметил, что к повозкам подошел военный с каким-то стариком.

— Дядька Степан! — вполголоса обратился военный к тому человеку. — Быстренько отвезите этого старого… — подошел ближе и остальное прошептал на ухо: — И возвращайтесь назад!

Степан (это был мой отец) не спеша оглянулся, внимательно посмотрел на Богдана, потом подошел ближе и сдержанно поздоровался.

— А чего туда везти? — видимо, для большей точности спросил мой отец. — Это же наш человек. Спросим, что надо, и пускай идет, откуда пришел. Поздно уже!

— Так я не из дома иду… это самое… — пытался растолковать Богдан, но военный опередил его и прошептал моему отцу на ухо что-то такое, после чего уже никаких возражений не возникало.

…Ехали узкими дорожками, местами, как казалось Богдану, даже напрямик через кусты и мелколесье, но быстро, хоть и тихо, без скрежета и лязга колес.

— Тянут кони? — поинтересовался Богдан. — Кормить есть чем?

— Да пока что есть, — ответил мой отец. — И кормим и пасем. А вот если зимовать придется так, то неизвестно, как оно…

— Может, еще до самой зимы, до морозов, — начал рассуждать Богдан, — может, еще… это самое… и наши вернутся.

Пока шел несколько неопределенный разговор возле повозок, Богдан на время забыл про свои картофелины в карманах. Теперь вспомнил, потому как почувствовал острый запах, ощупал карманы и с сожалением заметил, что, садясь в повозку, раздавил картофелины и почти превратил их в кашу.

— Вот же раззява! — с досадой произнес старик тихо.

Отец мой услышал:

— Кто? О ком вы?

— Да о себе! — уже возмущенно и жалостливо начал пояснять Богдан. — Сторож старобинского кладбища четыре картошины положил мне в карман… Еще горячие… Хотелось присесть перекусить на дороге, да вот хлопцы подошли… А теперь забыл и помял.

— Ешьте и помятые, — посоветовал отец. — Ешьте.

— Так, может… это самое… и вы вместе?

— Нет, спасибо. Мы уже поужинали.

— Одному мне… Как же есть?

— Ну, если так… — согласился мой отец.

Какое-то время они не переговаривались, рты были заняты рассыпчатой, еще не совсем остывшей картошкой. Потом Богдан рассказал, по какой причине он вынужден был идти в Старобин и почему так поздно возвращался домой.

И снова не ладился разговор, но уже не из-за картошки, а от тоски на душе.

— Так, Ганны, говорите, уже нет? — с жалостью и возмущением в голосе переспросил мой отец после продолжительного молчания. — А хорошая была женщина, работящая… Кто-то нашелся там у нас, загубил человека. Поднялась же чья-то злая рука…

Богдан замолчал. Замолчал и мой отец, видно догадавшись, что тут мог быть замешан и Пантя, Богданов сын. Только уже неподалеку от того места, куда они ехали, отец сдержанно попросил, но эта просьба была похожа и на предупреждение, на воинский приказ:

— Вы же там никому, что мы виделись!.. Ни единого слова! Если что, так помогите там моей чем сможете…