Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Давай вон туда! — приказал полицай и, чуть не положив черное дуло Богдану на плечо, показал на деревянное здание, что немного выдавалось на улицу и доходило своим прогнившим крыльцом до самого тротуара. На ступеньках крыльца сидели два человека с карабинами, поставленными возле ног, но в обычной одежде, только с повязками на рукавах. Когда приблизился тот, что вел Богдана, они встали.

— Возьми! — приказал полицай одному из них. — Доставишь ко мне!

«Возьми!» — резануло старику ухо. — Так у нас натравливают собак».

Какое-то время Хотяновский стоял в темном и довольно грязном, затоптанном коридоре под присмотром человека с карабином, а потом в этом же коридоре открылись обитые клеенкой двери и оттуда послышался уже знакомый Богдану хрипловатый бас:

— Давай!

Когда Богдан зашел в небольшую темноватую комнату с одним зарешеченным окном, губастый полицай уже сидел за столом, совсем голым, без единой бумажки, только с гранитной чернильницей и тяжелым серым прессом. Сидел и какое-то время молчал, только пронзительно впивался в Богдана колючими желтоватыми глазами. Хотяновский тоже внимательно оглядел его. Заметил, что на черной гимнастерке губастого есть даже какие-то погоны и знаки какие-то нашиты, только дьявол их знает какие.

«Значит, старший. Надо же попасть сразу на такого зверюгу, — под дулом через все местечко вел. Хорошо, что хоть людей на улице не было».

— Так вот давай, старик, начистоту! — будто немного смягчив свой прежний тон, заговорил полицай. — Скажи всю правду, кто ты такой, зачем сюда пришел? А может, тебя послал кто? Пропуск у тебя есть или какие-нибудь другие документы?

— Ничего у меня нет, — снова со спокойной рассудительностью ответил Богдан. — Я пошел из дома в Голубовку, а оттуда прямо сюда.

— А зачем тебе был этот… ну, как его… Шмуил? — попытавшись растянуть в усмешке свои толстые губы, спросил полицай. — Ты что? Родственник ему?.. Но, кажется, не похож… А может, гешефт какой имел для него?

— Ничего не имел, — терпеливо объяснил Богдан. — Просто знакомыми были. А зашел потому, что не знал, где тут какую власть найти новую. Хотел спросить у него, как у местного человека.

— А зачем тебе власть? — спросил полицай и встал, вышел из-за стола, сделал шага два к Богдану. Пошарив руками по карманам его ватника и штанов, повторил вопрос.

Богдан стал говорить о Ганне, о том, что она ни в чем не виновата, но полицай вскоре перебил его очередным вопросом, еще более неожиданным:

— А почему от тебя так луком несет? Га-а?..

Богдан молчал, так как отвечать на такой вопрос было даже неловко.

— Почему молчишь?

— А что тут говорить?

— Отвечай, когда спрашивают!

— Съел луковицу по дороге… Вот и все.

— Одну?

— Больше не было в кармане.

— И сколько ты можешь протянуть на этой одной луковице? Га-а?

Богдан молчал.

— Не можешь сказать?.. Не знаешь? Ну что ж! Поживем — увидим!..

Полицаи подошел к столу, вынул из ящика листок бумаги, записал фамилию и адрес Богдана, потом снова стал повторять вдруг понравившуюся ему фразу:

— Поживем — увидим… Поживем — увидим, сколько ты протянешь… Может, и язык станет более податливым…

Приоткрыл дверь в коридор и крикнул дежурному:

— Возьми! И на диету! Понял?

Камера в подвале этого же здания была узкая, сырая и очень темная. Только одна короткая щель немного светилась между потолком и сырой задней стеной, но когда Богдан осмотрелся, то заметил, что и эта щель была зарешечена, как и окно в комнате того полицая, где только что велся такой неожиданный и неуместный допрос.

Оглядевшись, Хотяновский заметил и то, что в камере совсем пусто, один только табурет почти незаметно стоит в углу и какая-то клеенка, истрепанная и облезлая, лежит у боковой стенки.

«Значит, одиночная, — подумал старик и почувствовал, что непрошеная и незваная боль появилась в сердце. — За что ж еще и в одиночку, за какую вину?»

Прошелся по камере: три шага вперед, три шага назад. Почувствовал слабость в ногах: может, от ходьбы, а может, от волнения, от растерянности. Сел на табурет, оперся руками о колени: «Что ж будет дальше, что делать, чего или кого ждать? Может, взять да постучать сильно в дверь, потребовать, чтобы открыли, и сказать во весь голос, что у меня сын полицай, носит такую самую шапку, как и тот, что арестовал меня, и карабин носит на плече, когда идет по улице. Кто имеет какое право арестовывать отца представителя новой власти?!»

И сразу стыдно и мерзко стало от такой мысли: пускай уж будь что будет, но не станет прикрываться он предательством своего сына, не навлечет на себя такой позор.