Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Как дела, Саша? Не холодно? — спросил Цагеридзе, подойдя к маленькой трехстенной будке, в которой, насвистывая, сидел Перевалов.

— А чего же — дела хороши, Николай Григорьевич, — ответил Перевалов. Совсем не холодно. Только вот в будке никак не сидится. Тянет за реку, в тайгу. Уйти бы куда-нибудь далеко. Вы не слыхали, часа полтора назад, ба-альшой табун гусей пролетел? «Га-га-га-га-га!» — разговаривали.

— Не понимаю по-гусиному, — сказал Цагеридзе. — А что означает такой разговор?

Перевалов засмеялся.

— Означает: «Весна!» А для меня — охота скоро начнется. Куда-то же на воду они полетели! На озера. А может, и реки уже где-то вскрылись. На гусей интересно с лодки охотиться. Сразу за ледоходом, пока еще мелкие льдины по Читауту плывут. Гуси отдыхать садятся на воду и лодок нисколечко не опасаются. За бревна принимают. Меж льдинами подплывешь и — если вдвоем р-раз из четырех стволов по табуну! Бывает, подвалишь сразу целый десяток. Поедемте?

— Не поеду. Цагеридзе вообще не охотник. А такая охота мне и вовсе не нравится. Это убийство! Да еще с обманом. Тигра, медведя, волка обманывать допускаю. Гуся обманывать?.. Нет, в этом я тебе не компания, Саша. — Он шутливо толкнул Перевалова в бок. — Почему один сидишь? Почему не позвал с собой девушку? Ночь веселее пройдет.

— У меня такой девушки нету. А кого попало зачем стану я приглашать?

— Свою, свою! Приглашай свою. Все время приглашай, Саша. Она отказывается, а ты приглашай. Она сердится, а ты приглашай. Она бранится, а ты — нежно, ласково — приглашай! Я так понимаю: любовь — не гусь, меж льдинами на лодке к ней не подплывешь. Иди открыто, настойчиво.

— Так ведь, Николай Григорьевич… — начал было Перевалов.

Цагеридзе понял его. Полуобернувшись, ответил на ходу:

— Моя бабушка говорила: «Нико, приходит любовь — не веришь. Уходит поверишь. Была любовь! А как вернуть?» Моя бабушка знала все. Она могла бы стать превосходным начальником Читаутского рейда! Ее внук Николай Цагеридзе неважный начальник. Любить он тоже совсем не умеет. Но подписывать хорошие приказы, давать хорошие советы — может! Даю тебе хороший совет: не отпускай от себя ни на шаг свою Лиду.

Ему стало весело. Может быть, от короткого, простого разговора с этим хорошим парнем. Может быть, от теплого ветра — «Марии», который, пролетая все чаще, упруго и ласково гладил его по лицу.

Далеко впереди, за Громотухой, светится маленькая звездочка костра. Сегодня там, кажется, дежурит Михаил Куренчанин. Тоже хороший парень и тоже, как Перевалов, никак не может покорить свою любовь. Сидит, скучает один у костра. Ах, как трудно дается человеку счастье!

Хорошо бы добраться к Куренчанину. Все равно сегодня не спать.

Под ногами у Цагеридзе зачмокала сырость, он забрел в какую-то мочажинку. А когда выбрался на бугорок, почувствовал — в сапоге вода. Что же теперь, возвращаться домой? Цагеридзе нащупал местечко посуше, поудобнее уселся, стащил сапог и начал выкручивать портянку. Так нередко приходилось делать на фронте.

— А сейчас, Нико, у тебя заботы меньше, — проговорил он вполголоса. Тебе нужно заботиться только об одной ноге. Вторая не промокнет.

И ему вдруг отчетливо представилось, с какой оскорбительностью посмотрел однажды на его ногу этот консультант ЦНИИ, потом глянул на Елизавету Владимировну, а та утвердительно кивнула головой: «Ос, ос! Вот потому…» И тогда консультант — Цагеридзе сейчас даже мысленно не хотелось называть его ни Анатолием Даниловичем, ни мужем Марии, — консультант сказал тоже вслух: «Естественно». Они раздевались, готовились ко сну. Кровати были переставлены. Консультант ложился в постель Марии, свободную после ее отъезда в Красноярск. И это Цагеридзе было очень неприятно. Это заслоняло все остальное. Должно быть, только потому он и не обратил тогда внимания на странный, шифрованный разговор между сыном и матерью.

Теперь ему как-то враз все сделалось ясным. Речь шла, по существу, совсем не о нем. Речь шла о Марии. И это был не первый намек на что-то тяжко обидное для человека.

Цагеридзе медленно перемотал портянку, натянул сапог, ощущая в ноге приятную теплоту, поднялся и пошел дальше.

«Какое зло мог причинить ей этот…» — думал и думал он, перебирая в памяти все, что произошло со времени отъезда Марии.

…Над читаутской тайгой разыгрывалась метель. Косматые тучи низко неслись над землей. Стаями белых птиц летели с сосен смерзшиеся комья снега. И скоро все — дома и деревья, земля и небо — смешалось в крутящейся мглистой мути.