Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— Я уж взял, спасибо, — ответил Митька.

— Еще возьмите, на это хватит. Всех любовничков блинками накормим, и еще самим останется! — Дерзко прошептав это, Чикилев отскочил на середину комнаты. — Граждане, три месяца назад приключилось для всех нас это неприятное переживание, но память о нем свежа, как неостылая земля. Погибла даровитая женщина, которую мы любили столько лет, погибла в петле своего труда, под грустные аплодисменты публики. Да, труд требует героев, ибо жизнь трудна, как метко сказал товарищ Ветчинин…

— Ну, вы преувеличиваете, — польщенно сконфузилось начальственное лицо.

— Великие слова!.. и характерно, что все мыслители сходятся в этом утверждении. Пусть гибнут сотнями и тысячами… перед прахом их мы пройдем благоговейными рядами, коленопреклонив наши знамена. И вот я вижу (— Чикилев живописал, кроме того, и жестами —), как посреди затихающих звуков оркестра висит она, еще улыбающаяся, полная сил и надежд на счастье. Не секрет, что покойница выходила замуж… Мы холодеем от ужаса: девственница и петля! Алое пламя ее наряда еще маячит в наших глазах…

Захлебываясь чувствами, он мысленно уже слышал дружные вздохи Бундюковых и подавленное рыдание Зинки, как вдруг почувствовал, что кто-то крепко ухватил за его вдохновенно откинутую руку и гнетет, гнетет ее к земле; открыв глаза, он даже растерялся сперва: за минуту перед тем Пугель чиннехонько обсасывал индейкину косточку.

— Ниет, — шептал молитвенно Пугель, повисая на Чикилеве, — он никогда не имел али — он всегда имел голубой…

— А вы точно это знаете, что голубой? — состроил презрительную мину Петр Горбидоныч, ибо следовало как-нибудь выкарабкиваться из неловкости. — А если я это в переносном смысле сказал, что алый… тогда так?

Уже хихикнул подчиненный старичок, и Чикилев благодарно кивнул ему, но тут заметил, что восторг старичка, хохот гуталинового короля и оживление лица начальственного относятся вовсе не к нему. Подозревая злостный заговор против себя, Петр Горбидоныч медленно повернулся к двери и тотчас растерянно попятился. На пороге стоял Сергей Аммоныч Манюкин в натуральную величину и выделывал смешные реверансы, предаваясь немилосердной трясовице.

— Ххо, выс-сокому-у соб-бранию, ч-чтоб вас на-амо-чило! — сказал он, заикаясь, но нахальство его было робкое и униженное. — Н-на п-полчаси-ика забежал, п-азво-олите?.. Б-блины! — тише промолвил он, нюхнув тестяного чада с нескрываемой жадностью.

Петр Горбидоныч все еще пятился к столу.

— Фу, пакость какая… — сказал он, наконец, обессиленно опускаясь на стул.

Зинка вскрикнула, закрываясь рукой, как от видения; Бундюков кашлянул и вынул изо рта пирожок, который сбирался куснуть; гуталиновый король нахмурился. Никто не воспользовался скорбной возможностью посмеяться над тогдашним Манюкиным. — Сергей Аммоныч поверх фуфайки имел на себе кофту, в каких мещанки ходят на базар, голова же была обвязана просто детским башлычком с золоченой тесьмой. Угадывая тот страх, который он внушил внезапным своим появленьем, Сергей Аммоныч нарочито скоморошествовал, а трясовица распоряжалась им, как лотошным мешком, вытряхивая из него его бессовестно-смешные словеса.

Прежде чем оправился Чикилев, Зинка указала Манюкину на порожнее место, виновато улыбаясь. (Место было предназначено Николке, но тот пришел поздно; даже доедая завядший поминальный блин, он сердито высчитывал что-то в блокнотике.) Однако, перед тем, как сесть на указанное место, Манюкин пристально воззрился на Митьку и вдруг пошел к нему, разматывая с шеи башлычок.

— Нда, — пожевал он губами, и Митька услышал в едином том звуке рыдание, злое, как укус. — Н-на земле никогда не-е переведутся при-ишибленные и уязвленные… А потому ва-ам всегда ра-аботка буд-дет! — игриво заключил он эту фразу, приготовленную, по-видимому, задолго до встречи с Митькой.

— Можно налить вам, Сергей Аммоныч? — перебила его Зинка, озираясь на начальство, присовокупясь к уху которого, Чикилев хвастал о завиральных доблестях Манюкина. Начальство лениво, одним углом рта, жевало блин.

— Н-не пью, — отмахнулся тот, сев на свой стул. — Пь-иют, кы-когда есть, что пр-опива-ать…

— Золотая мысль! — засмеялся подчиненный старичок, немножко подвыпив и оттого распустясь в мыслях. — Имей я сто рублей, я и сто отдал бы вам за такое выражение, но не имею и десятки…

— К-кончик носа у ва-ас ты-тоже кра-асненький! — погрозил ему пальцем Манюкин. — А, вы-прочем, налейте, с це-елебной целию. 3-а вы-ысокие идеи! — значительно произнес он, обращаясь куда-то в пустоту. Оглушенный двумя рюмками, выпитыми натощак, он вдруг признался, что живет теперь на кладбище, в каком-то склепе, вдвоем с кривым , утерявшим, как и он, нить жизни. Жесточайшая его правда звучала, как злая выдумка. — Х-хочу скво-орца завесть ле-етом. Буду сказывать ему свои пе-ечали, а сам научусь фей-верк де-елать. И пусть никто не трогает меня… Че-ело-век и без чужой помощи сгнить может, го-оспода… — Не останавливаемый никем, он все распространялся о том, что не совсем добит, что смех его еще не отнят у него; при этом он косился на Митьку, который мрачно уставился на хохочущее начальство. — Я там но-очью при-ислушаюсь иног-гда: хо-хо-очут! Басы, тенорки, ди-искантики заливают-тся… земля трясется. Ххе, а вы ду-думали от трамваев? Хохочут: по-оди, заставь их за-амолчать…