Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— Может, и мне?.. — осведомился гость.

Нет, что вы!.. Ведь вы же в калошах! Приведя гостя в дальнюю, соседнюю со своею и пустовавшую ныне комнату, Манюкин скоро притащил туда стулья и лампчонку. При вонючем керосиновом свете, сонливо лезшем сквозь прокопченное стекло, стало видно, что Манюкин успел раздобыться и посудой под обещанное угощенье.

— Винишком вашим соблазнился! Невоздержен стал к сему самозабвенью… — откровенно сознался он, опускаясь на краешек стула и указывая гостю место. — О чем же мы беседовать станем?

Фирсов оглядел комнату, которая представлялась двухоконным, пустым, как улица, заново выбеленным кубом: известковые следы еще лежали на полу. В открытую форточку проникала простудная сырость. На стенах покачивались две высокие, косолапые тени: лампочка стояла на полу. Фирсов щелкнул портсигаром и нагнулся к лампе прикурить. Манюкин украдкой рассмотрел гостя. Голова Фирсова напоминала чугунное ядро, — такое было в ней упорство. Лоб он имел лопатой, серые глаза чуть навыкат, а подгорлие заросло кудреватой бородой. Фирсов пустил дымок.

— Как вы могли уже догадаться, я описываю людей, их нравы и быт, и всякое остальное, годное для описания. Простите, я вот только форточку затворю. — Он направился к окну и через мгновение заметил: — ух, до нее и не дотянешься. Да она и без стекла, чорт! — Ругнувшись еще раз, он занял прежнее место. — Итак, я писатель, и всего об одной книжке. Меня покуда нельзя печатать. Третьего дня мне одно высокие лицо сказало: «Ежели вас напечатать, то весь шар земной обидится. Описывайте, — говорит, — крепкачей и не копайтесь в мелюзге. И, кроме того, непременно полезное в общем смысле!» — «Ну, а если я о потайных корнях человека любопытствую? Если для меня каждый человек с пупырышком… и о пупырышках любопытствую я?» — «Какого же, — спрашивает он меня хмуро, — человека ищете вы теперь?» — Фирсов многозначительно помолчал. — О голом человеке интересуюсь я, уважаемый… уважаемый…

— Сергей Аммоныч! — пугливо шевельнулся Манюкин, перестав разливать по чашкам гостево винцо. От усталости он сидел как-то боком; лампочкин свет резко выделял все его морщинки — безобманную запись пережитых страстей, радостей и лишений. Но Фирсов видел только последнюю; спускаясь от переносья к губам, она как бы перечеркивала все остальные, черта крайнего человеческого разочарования.

— Человек не существует в чистом виде, а в некотором, так сказать… — он озабоченно подыскивал нужное слово, — в орнаментуме! Ну, нечто вроде занавесочки или, вернее, вроде накладного золота. Может орнаментум выражаться в чем угодно: в рисунке галстука, в манере держать папиросу, в покрое мыслей, в семейственных устоях, в культурности, в добродетельности… во всем остальном, что по милости человека существует на земле. Человек без орнаментума и есть голый человек. Тем и примечательна революция наша, что скинула с человека ветхий орнаментум. Да, пожалуй, человек и сам возненавидел провонявший орнаментум свой!.. Э, извиняюсь, вы что-то хотите сказать?

— Нет, я ничего не хотел сказать! — вздрогнул Манюкин. — То есть, я хотел попросить, чтоб потише: сожитель мой спит… — И он кивнул на дощатую стенку позади себя.

— Теперь снова все устанавливается по будничному ранжиру, — сбавил Фирсов голосу, глядясь в черную густоту вина. — Жизнь приходит в стройный порядок: пропойца пьет, поп молится, нищий просит, жена дипломата чистит ногти… а не наоборот. Организм обтягивается новой кожей, ибо без кожи жить и страшно, и холодно. Голый исчезает из обихода, и в поисках его приходится спускаться на самое дно. Извиняюсь, я вам пепел на коленку стряхнул…

— Ничего-с! — дернулся как обожженный Манюкин, и часть вина выплеснулась из его чашки. — Простите, не понял: вы меня, что ли, описать хотите? Гол я, действительно… наг, сир и легок для описания! А ведь гейдельбергский студент… даже когда-то о сервитутах учил, — дрожаще сознался он, — и все забыл, как будто ничего и не было! А ведь было, было! Дедовские книги на семи грузовиках увезли в революцию: очень даже было! Но разве я плачу?.. Чему вы улыбнулись?

— Э… когда вы про Грибунди давеча рассказывали, то же выражение попалось у вас… пустяки-с! Собственно, я не в вас целился. Скажите, Векшин в этой же квартире живет? Вот его-то мне и надо… Вы позволите изредка забегать к вам? Я для опыта хочу кусок прямо на жизни вырвать. Для голого человека необходима необыкновенность, а что необыкновеннее жизни? Я уж целиком всю вашу квартирку и захвачу… с вашею позволения.