Лев Давыдычев - Трудная любовь

— А что с ним случилось?

— Известно, что. Деньги большие, слава, почет, президиум. А он из президиума-то прямо в чайную.

— Но почему? — продолжал расспрашивать Валентин. — Ведь он передовым человеком был.

— Во! — дед погрозил кому-то пальцем. — В каком он месте передовой, скажи? Дурак он глупый. Его бы уму-разуму учить, а его в президиум. Да вон он идет, милай.

Навстречу по коридору шел невысокий, заметно пригнувшийся парень. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели не прямо перед собой, а немного вбок, через плечо, будто он ожидал удара сзади. Лицо у него было опухшее, отечное.

— Извините, — остановил его Валентин, — вы Василий Кошелев?

— Ну? — отозвался парень, по-прежнему смотря вбок.

— Я из газеты «Смена». Мне нужно поговорить с вами.

— Ну?

«Его не скоро прошибешь», — подумал Валентин и, достав папиросы, предложил их Василию.

— Не курю, — отвернулся он.

«Это уже интересно», — отметил Валентин и спросил:

— Вы сейчас домой?

— Ну?.. Писать, что ли?

— Ну? — его тоном ответил Валентин. — Может быть, писать. Но пока не собираюсь.

— А пишите, я не боюсь, — Василий явно тяготился разговором. — Вон дед Егор про меня знает. Все, как есть. Да еще был тут один ваш. В чайную меня водил, поил, записывал что-то.

— Давайте не будем спорить, — дружелюбно предложил Валентин, хотя Василий своим поведением раздражал его. — Встретимся и поговорим. Вы где живете?

— В шестом доме. Улица Горняцкая. Квартира один. Часа в три приходите, если уж… Из горкома, что ли, жаловались?

— Никто не жаловался. Просто мне интересно узнать, что с вами происходит, как вы…

— Долго ли умеючи? Сначала помаленьку, потом привык.

Василий ушел. Валентин направился в комитет комсомола. Секретарь комитета, веселый, приветливо улыбающийся молодой курчавый блондин с ясными голубыми глазами, протянул руку, представился:

— Синегов. Прошу обождать минутку. Я переговорю по телефону. — Он взял трубку и долго, с занятым видом, расспрашивал какую-то Клаву о каких-то плакатах. — Значит, опять по делу Кошелева? Что нами проделано в этом направлении? Два раза обсуждали на комитете, один раз в группе, проводили индивидуальные беседы, бывали на квартире, давали общественные поручения.

— Почему он стал пить?

Синегов взглянул на Валентина, как на упавшего с луны, и объяснил:

— Пьют шахтеры.

— Это что, вполне естественно?

— Конечно, нет, но попробуй, докажи им. Никакие меры воспитания не помогают. Ни клуб, ни широкая сеть политучебы. Пытались вовлечь его в кружки художественной самодеятельности, в кружок по изучению биографии товарища Сталина. Не помогло, сбежал. Верьте, не верьте, а есть предложение отобрать у Кошелева комсомольский билет. Очень просим вас помочь. Пропишите вы его в форме фельетона, чтоб другим неповадно было.

— Надо разобраться, почему…

— Известно, почему, — убежденно произнес Синегов. — Моральная неустойчивость. Недовоспитан.

— Все это так, — задумчиво проговорил Валентин, — меры, действительно, приняты все, но ведь раньше он не пил. Раньше-то он был морально устойчив. Воспитан. Передовым человеком был. И вдруг стал пьяницей. Не понимаю.

— Я ведь не доктор, товарищ корреспондент, — недовольно ответил Синегов, озабоченно просматривая бумаги. — Некогда мне, понимаете, с пьяницами возиться. Поважнее дела есть. Не верите, что ли, мне?

— Я вам верю, но на вопрос вы не ответили.

— А что с ним нянчиться? У нас хороших людей полно. О них пишите.

— Но ведь и Кошелев был хорошим человеком. Что с ним случилось?

Синегов посмотрел на Валентина с явной неприязнью и наставительно проговорил:

— Вот был тут ваш товарищ. Рогов, кажется. Быстренько разобрался. А вы копаетесь.

Не привыкший доверять первым впечатлениям, Валентин не спешил делать выводов. Синегова он понял сразу. Судя по всему, работник он неважный, но с комсомольских вожаков спрашивают так много, особенно бумаг, что не мудрено — еще в молодые годы они черствеют.

Валентин обошел почти все отделы шахтоуправления. Начальник шахты возмущенно сказал: «Выгнать придется». Главный инженер настоятельно советовал: «Пишите, пишите и обязательно фельетон». Председатель шахткома поморщился: «Пьяница и дебошир».

Все эти люди по-своему были правы. Но никто из них не знал да и не интересовался, почему Василий Кошелев стал пьяницей.

Жил Василий в двухэтажном восьмиквартирном доме. В большой комнате стояла кровать, стол, два стула.