Владимир Возовиков - Море вернёт янтарь

— Да, орден.

— У нашего директора техникума такой же… орден, он… воевал, а вы… разве тоже?

— Молод еще был воевать, — засмеялся Алешкин. — Орден-то наш командир получил за сено.

— Зачем вы так… шутите, Коля? — спросила девушка с упреком.

— Он не шутит, — усмехнулся Соколов.

Глаза Дали удивленно расширились, и Соколов увидел: они синие. Под шапкой темных волос, под разлетом темных бровей светились вниманием и любопытством такие синие глаза, каких не должно было быть на лице этой темноволосой и темнобровой.

— Да вы не пытайте его — ничего не расскажет, лучше уж я сам, — смеялся Алешкин.

— Ой, пожалуйста. — Девушка молитвенно прижала руки к груди, и Соколов сдался:

— Ладно, только коротко и не ври.

— Чего там врать-то! История простая: ранняя зима в горах со всеми последствиями. Перевалы засыпало, а пастухи еще не выбрались. Пастбища под снегом, корма нет, значит, день, другой, третий, и волки да шакалы на всю зиму едой обеспечены. А пурга только по прогнозу — на неделю, сколько же ей на самом деле гулять вздумается, того и сам аллах не ведает.

— О господи, — вздохнула хозяйка, вспомнив, наверное, что-то свое.

— Вот и просят нас: выручайте. Оно отчего не выручить, если горы — под потолок, долина, где отары засыпало, — всего километра два в длину, а в ширину вчетверо меньше, ветер — двадцать метров в секунду, и видимости, считай, — никакой! Грузы-то надо сбросить тютелька в тютельку — черта ли в них толку, если они на скалы полетят!.. Ну как тут горушку плоскостью не побрить?! Вот наш командир и вызвался добровольцем.

— И вы, дядя, тоже?

Алешкин хмыкнул:

— У Петра Семеныча тогда насморк открылся.

Штурман поперхнулся минеральной водой, сердито толкнул Алешкина в бок:

— Ты не подхмыкивай. Будь я тогда в норме, своего ордена уж не упустил бы.

— Петя у нас с детства чувствителен к простуде, — улыбнулась хозяйка. — И как его в летчики взяли?

— Анна! И ты туда же!

— А вы, Коля? — смеясь глазами, спросила девушка.

— Куда мне! Совсем еще был зеленым. С нашим командиром за правого пилота сам комэск летал… А дальше, собственно, по библии: разверзлись над страждущими небеса метельные, и полетели оттуда тюки прессованного сена, мешки с сухарями, консервами и всяким другим существенным товаром. Один раз, другой, третий — и спасены наши бараны. Волки и шакалы там, говорят, до сих пор на небо от злости воют… Да это что! Орден-то командиру сразу за два дела дали, второе, я думаю, повеселей было — сам свидетель! — мне за него и то медаль повесили. А Петр Семеныч и на этот раз свою просморкал.

Штурман глухо рыкнул, Даля прыснула, Соколов усмехнулся и жестом остановил Алешкина.

— Может быть, хватит людей утомлять байками? — не столько штурмана хотел выручить, сколько себя: он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке, если при нем говорили о его работе. Плохое или хорошее — все равно.

— Не хватит… — Девушка, глянув на Соколова, вдруг покраснела и просительно добавила: — Пожалуйста…

Синие глаза ее так просили, что Соколов смутился и лишь плечами пожал, уткнувшись в тарелку.

— Да я коротко. — Алешкин знал своего командира. — В общем, шли мы как-то на севере порожняком, из одного очень веселенького рейса возвращались. Вдруг — срочная радиограмма: в квадрате Н оторвало от берега льдину с людьми и уносит в море. Там такие истории не редкость, да ведь от этого не легче. У них на аэродроме были машины поменьше нашей, но мы ближе всех оказались и, кроме того, военным положено раньше других лезть в огонь и в воду. На то и существуем. Тут уж добровольцев не спрашивают, тут — приказ… Эх, если бы снять для кино нашу посадку на льдину, а потом — взлет, наверное, сказали бы: бутафория. Но зато и теперь приятно вспомнить, как нас потом обнимали и целовали в рыбачьем поселке, особенно женщины и особенно командира нашего! Одну кудрявую рыбачку едва оторвали, а она говорит…

Синие глаза потемнели и скрылись под опущенными веками… Соколов, прерывая рассказ Алешкина, неожиданно поднялся:

— Спасибо вам большое за хлеб-соль, и простите за беспокойство.

Хозяйка так искренне огорчилась, так настойчиво приглашала остаться до утра — и место в доме есть, и телефон рядом имеется, — что Соколов даже заколебался. Но что-то уже звало его в вечерний город, в пустеющий к ночи аэропорт, в недолгое одиночество.

— Я покажу вам… ближнюю остановку, — видя, что он все же уходит, сказала Даля. — Мне к подруге, за… книгой, это по пути.