Вильям Гиллер: Тихий тиран

— Я это понял, отец… Немного позже, чем надо. Но понял. Меня Тамара Крупина так отщелкала по носу, что сказать стыдно… Почище, чем твой академик. Это и с тобой могло случиться — не с одним Федором. И раньше — на войне, и сейчас… В любое время. Я теперь только почувствовал, что вы все — на линии огня, и знаю, почему мать так боится ночных звонков, вызовов, случайных машин… Она за тебя боится. А тут еще я сбежал — себя самого найти хотел… Может, и просто от себя самого спрятаться. Каково ей было? Только ты не рядовой солдат, ты не меньше комбата. Но ведь и комбаты ошибаются!..

Слава говорил горячо, без обычной для него в последнее время аффектации и скептических ноток, не ерничал, не острил, и Сергей Сергеевич совсем поверил ему и сразу простил, даже пожалел в душе своего так трудно растущего сына, сумевшего самостоятельно, хотя и небезболезненно, открыть отцу доступ к своему сердцу.

— Был комбатом, Слава… Теперь все. Если не штрафные роты, то полная отставка… Отлучение… Без права ношения формы и оружия. Не оправдал… Совесть, совесть точит меня, сынок! Больная совесть страшнее старости, страшней любых наказаний.

— Ну и что, черт возьми? — вскипел Слава. — Насколько я понимаю, все это поправимо. В конце концов, временная слабость — удел сильных!

— Ты же знаешь, что значит для меня работа, институт. В них вся моя жизнь… Но нередко и отчаяние…

Славу поразила жалоба, внезапно прозвучавшая в его голосе.

— Знаешь, что я тебе скажу, отец? Только не сердись! Кто тебе еще так прямо скажет?..

— Ошибаешься, сынок! Где нет правдознатцев?.. Успевай только оглядываться!

— Ну, от моих слов ты не будешь подпрыгивать.

— Давай, давай стреляй, сынок! Только без промаха.

— Постараюсь! Ты… ты привык диктаторствовать… дома, на работе — везде монополизация. А это обветшалая категория. Выкинь в мусоропровод…

— Ты веришь, что я всегда был честным? — прервал сына Сергей Сергеевич.

— Не всегда и не со всеми…

— У всех свои слабости… У каждого забора своя оторванная доска. Но в главном — я был честен… Всегда.

— Я не хотел обидеть тебя.

— То-то и видно, — мягко сказал Сергей Сергеевич. — Ставь чайник, я пойду будить мать… Рано она улеглась сегодня.

— Значит, все пустяки? — с удивлением спросил Слава.

— Нет, я сознаю всю серьезность положения. И это не бравада… Но я не могу так сразу сдаться… перебороть себя… Ты-то хоть понимаешь меня?

— Думаю, что да, отец, — тихо произнес Слава. — У тебя много друзей?.. Настоящих?

— Смотря какое содержание ты вкладываешь в эти слова.

— Друзей… готовых за тебя положить голову?

Сергей Сергеевич с минуту колебался, потом внятно сказал:

— В трех я уверен, как в себе… И они тоже хирурги.

Когда Тамара Савельевна вышла на улицу, в лицо ей мягко ударил вечерний алый свет из-за крыш низких, обреченных уже на слом домов на другой стороне шоссе. Закат был такой огромный, сияющий, переливчатый, что Тамара невольно остановилась в растерянности, пытаясь охватить взглядом всю эту роскошную пламенную панораму. Четко вырисовывались на алом черные, узловатые ветки тополей, уже окутанные тонким зеленоватым дымком готовой прорваться и буйно зашуметь листвы. И обещание какое-то было во всем этом, странное предчувствие возрождения, приближения чего-то, надежда и порыв в неизведанное.

Тамара прислонилась к бетонному столбу ограды, ладонью защитив от солнца глаза, и только тут заметила медленно уходящую через пустынное шоссе Ксению Гаранину. А навстречу ей спешил мужчина, широко расставив длинные руки, будто пытаясь поймать ее. Тамара не видела против солнца его лица, но по всему облику, по манере легко и щеголевато ставить ногу на всю ступню, по резким, но все же законченно изящным движениям она узнала Валерия Игашова. На левой руке у него висели на ремешках два гоночных шлема.

«Опять купил мотоцикл! — удивилась Тамара. — Как это Ксения ему позволила?.. Она ж говорила, что ненавидит эти тарахтелки».

А Ксения и сама не понимала, куда делась ее многолетняя, выстраданная предубежденность. Просто она заметила, что Валерию не хватает чего-то: он беспокойно озирается на прогулке, когда мимо с грохотом проскакивают красные, голубые и черные мотоциклы, бросается помогать, если у кого-нибудь заглохнет двигатель, раздражается, что в командировки по районам приходится ездить на электричке или выпрашивать райкомовский газик. «Все расстояния увеличились раз в двадцать, — иногда жаловался он. — И вообще пойми: человеку кроме персональной музы постоянно нужен оседланный Пегас…» И Ксения сдалась, сдалась без труда, без упреков: просто она поняла, что так надо, что так будет лучше; хотя тревога порой все же посещала ее, она и тут нашла выход: «Буду ездить с ним как можно больше и… И ничего с нами не случится».