— У тебя ничего не случилось? — обеспокоенно спросил он.
— Ничего, ничего, — ответил с раздражением Сергей Сергеевич. — Чепуха. Образуется со временем.
— В чем дело, отец?
— Одна истеричка отказалась от защиты… Просится в клинику… В село. Хоть операционной сестрой.
— Ну и что?.. Пускай себе…
Но не только от защиты отказалась Елена Богоявленская — от Сергея Сергеевича тоже. Так и сказала вдруг ни с того ни с сего: «Не хочу больше обманывать ни себя, ни вас… Не хочу, чтоб вы первый меня оскорбили… А так и будет — я знаю». И еще этот хирург — без году неделя дипломированный специалист Колодников командировку в Москву требует. «Выручайте, Сергей Сергеевич! Нину Боярышникову везу на ноги ставить… А деньги… Какие у меня деньги, сами знаете…» Не отказал Кулагин — тряхнул директорским фондом. Но ведь не по правилам это… Незаконно, хоть и красиво, на посторонний-то взгляд! И Фирсов опять приезжал. Какие-то у него дела с Фатеевым… Крупина вот тоже с ним на короткой ноге… Отчет заслушать отказался. Говорит, не время.
И этот полковник-армянин задыхается вторую неделю!.. Неожиданно Сергей Сергеевич почувствовал благодарность за простые, участливые слова сына. И тут же подумал: нельзя быть таким чувствительным. Глубоко вздохнул: нелегко давалась ему эта победа над собой.
— Я сам себе рою яму, Слава.
— Ну почему?.. Ты просто устал. Устал и запутался.
— Некий академик крепко накостылял мне… Но я не собираюсь себя раньше времени оплакивать, — неожиданно твердо добавил Кулагин-отец.
— Что-то не похоже, что ты очень растерялся, я краем уха слышал твой разговор.
— А с какой стати?
Сергей Сергеевич заколебался: поймет ли до конца Слава? Но все же решился и потянул его в кресло.
— Ладно, раз пришел, расскажу подробно, садись, сынок, поближе!
Слава поудобнее уселся в кресле-качалке, готовясь к долгому разговору. Но не таков был Кулагин-старший: он уже вынес в душе приговор самому себе — и приговор этот был жесток, но справедлив. Однако не хотел он подробно и досконально излагать сыну, которого все еще считал существом слишком юным и порывистым — да так оно и было на самом деле, — все причины, все свои колебания, все выводы, сделанные им в бессонные ночи последних месяцев. Не мог и не хотел Сергей Сергеевич рассказывать о том, как украдкой, долго-долго смотрел из-за чуть приоткрытой двери на спящую жену: Анна Ивановна задремала на кушетке в столовой, дожидаясь его возвращения, и спала она тихо, подложив обе руки под щеку, — рано постаревшая, седая девочка, — хрупкая, худенькая и усталая от свалившихся на нее взрослых, непонятных забот и волнений. Вспомнил Кулагин, что давно — несколько лет уже — не притрагивается она к нотам, горкой возвышающимся на крышке отвыкшего звучать пианино. Вспомнил, что не собираются у него друзья спорить до полуночи, а то и до зимней медленной зари, не поют вполголоса старых солдатских песен, не шутят и не дерзят своему учителю и другу… Изредка заглянет с бутылкой дорогого коньяка и шоколадным набором деловой полузнакомый человек, озабоченный и благодарный профессору за консультацию или даже операцию. Но разве сравнишь!.. Такие ли были друзья у профессора Кулагина? Так ли он жил раньше — и там, на фронте, в брезентовых палатках медсанбата, и в аспирантском общежитии, и здесь, в профессорской своей веселой и безалаберной квартире, полной друзей, смеха, ночного увлеченного труда и, главное, бескорыстной, ничего не требующей взамен откровенности…
Мучился и старел Сергей Сергеевич: каждый потерянный друг, каждый по собственному желанию ушедший от него врач, каждый упущенный больной, которого можно было бы спасти или удержать на какое-то время у края пропасти — пустоты под названием смерть, — все это не давало покоя, распирало изнутри, заставляло срываться, кричать и метаться, совершать необдуманные поступки и снова казниться потом. Но не об этом сказал сыну Сергей Сергеевич: этого всего было бы слишком много и для него самого, не склонного к самобичеванию на людях, и для Славы. Кулагин сказал о главном:
— Я знаю, ты не можешь простить мне трусости, сынок… И знаю, что считаешь меня виноватым в смерти Федора Горохова. И я не хочу оправдываться, хотя и мог бы… Здесь все гораздо сложнее, но в то же время и проще… А для тебя главное сейчас — понять, что Горохов не жертва, не обиженный самодуром начальником гений-самородок… Горохов — рядовой солдат медицины, главный герой всех сражений, которые мы — люди в белых халатах — вели и будем вести до самой собственной смерти… Везде и всегда — в Заполярье, здесь у нас, в столице, в Африке… Везде и всегда. И если бы он не погиб там, на посту, им бы стал любой другой, пусть даже ничуть не похожий на него, но присягнувший, как и все мы, на верность…
Читать дальше