Борис Полевой - Глубокий тыл

— Не смейте думать об этом!.. Слышите? — И, встряхнув мокрыми, отяжелевшими косами, она с напускной лихостью добавляет: — Разве впервой? Пошли! Ну, пошли же!

Но Курт все еще возится с очками.

— У меня к вам еще очень большая просьба, — не без труда произносит он, весь как бы поглощенный протиранием стекол. — Поцелуйте меня, товарищ Женя.

Даже в предутренней мгле видно, как мучительна краснеет его лицо. Девушка встрепенулась, обернулась к нему, решительно заглянула в его светлые, близорукие глаза и приподнявшись на цыпочки, обхватив рукой его шею, крепко приникла к холодным, мокрым от дождя губам. Курт так растерялся, что не сразу ответил ей. Когда же губы его ожили, Женя решительно отстранилась.

— Потом…

Как необыкновенно, как радостно забилось сердце девушки! Тут, под дождем, в этом темном, зловеще шелестящем лесу, ей рядом с ним хорошо, тепло. Когда-то, когда они вновь встретились в избе штабной деревеньки, она с печалью поняла: нет, то, что между ними было, нельзя назвать любовью. Но в этом изувеченном городе, где они оба жили меж чужих, страшных для них людей, где их на каждом шагу ждала опасность, где им приходилось все время играть ненавистные роли, тут, в гуще войны, вдруг пришло к ней это живое, еще по-настоящему не изведанное чувство, пришло властно, захватило ее. Оно светило ей во мраке беспокойных ночей, призывало к смелости в острые мгновения ее опасной работы, спасало от ненависти хозяйки, бодрило в минуту душевной усталости, укрепляло надежду.

Но Курт как бы не замечал этого. Его светлые глаза с благоговением смотрели на девушку. Взяв Женю под руку, он вел ее осторожно, будто нёс какую-то ценную, нежную, необыкновенно хрупкую вещь, боясь, что она рассыплется от первого неосторожной прикосновения. И только теперь руки его по-мужски обняли ее…

— Потом… — шепотом повторила Женя, чувствуя, как в ней все ликует. Даже страх прошел, и как-то сама собой возникла вера, что все обойдется, они благополучно минуют фронт, и тогда…

— Товарищ Женя… — Ошеломленный той же радостью, Курт весь тянулся к ней.

— Потом, милый, потом… — И вдруг, улыбнувшись, она тихо произносит: — Ты молишься на меня, как на икону какую-то, чудак… А я, видишь, простая, обыкновенная девушка, а ты все товарищ Женя, да товарищ Женя!

Она сама прижалась к нему. И хотя дождь припустил, с ветвей березы лило, а лес дышал промозглой сыростью, оба они готовы были стоять вот так, прижавшись друг к другу, позабыв и о страшной опасности, подстерегающей их за каждым деревом, и о неподвижном теле, валявшемся в бургомистрате, будто тряпичная кукла, и о страшном запахе тления, которым дышали глиняные карьеры, забыв обо всем, даже о войне… Мина, разорвавшаяся где-то поблизости, напомнила о том, где они и зачем сюда пришли.

— Милый, пошли… — тихо попросила Женя, сама поражаясь тону, каким были произнесены эти слова.

И тут Курт вдруг сказал: — Ах, как это хорошо — жить!

— Да, милый, да, — ответила она и заторопила: — Пошли, пошли…

И они шли, стараясь ступать как можно осторожнее. Ливень схлынул, но дождь еще продолжался, спорый, обложной. Как Женя ни напрягала слух, в шуме ветра, в шелесте ветвей она ничего не могла различить, кроме выстрелов и разрывов. Лес как бы вымер и затаился. Шелестела под дождем листва. Шумели ветви. Все, что произошло: и разговор и поцелуи, — казалось прекрасным, странным, внезапно оборванным сном.

Теперь они двигаются перебежками. Ступая на цыпочках, сделают несколько мягких прыжков, остановятся, застынут у дереза, прислушаются. Снова бросок, и опять застывают. Жене, не привыкшей к лесным скитаниям, трудно. Но она старается не отставать. Она видит, как Курт снимает с пояса и кладет в карман кителя штурмовой нож, и догадывается, что сейчас вот настает самое опасное. И вновь овладевает ею леденящая, сковывающая движения жуть. Если бы он знал, как ей страшно! От каждой хрустнувшей ветки мороз подирает по коже, каждый посторонний шорox пронзает, будто электрический ток. Хочется броситься на землю, зажать уши, застыть…

— Хальт! — раздался вдруг резкий окрик так близко, что Женя вскрикнула.

Темная тень отделилась от дерева. Мокрый ствол автомата нацеливается то на Женю, то на ее спутника.

— Свои, солдат, свои, — добродушно отвечает Курт, будто и не обращая внимания на наведенное на него оружие. — Пароль Мюнхен… Отзыв?

— Мессер…

— Фрейлейн Марта, прошу вас, не бойтесь.

— Чего же мне бояться, господин обер-лейтенант? — отвечает Женя. Она старается говорить беспечным тоном, хотя всю ее так и трясет. — Ну, и забрели же мы в трущобу! Я совсем мокрая… Кто тут? Что ему надо?