Лев Правдин - На всю дальнейшую жизнь

Но из часовни никто не отзывался. Тогда дед запустил обломком в окно, побрел, прячась за гумнами и огородами, назад в поле.

Шумно распахнув дверь, в общежитие стремительно вошел Крутилин:

— Серега, Роман, чего сидите?

— О, обнаружился! Где пропадал? Я уж конную разведку за тобой наладил.

Бросив мокрую фуражку на стол, Крутилин рассмеялся так, как давно уже не смеялся.

— Промок я, Серега, аж до кисета. Дай-ка закурить.

— А ты бы переоделся.

— А что, я в полном порядке. — Крутилин похлопал себя по плечам и по груди: да, все было хоть выжимай, но, несмотря на это, он снова повторил — В полном порядке. Все это, Серега, не главная суть. А вот то, что отсеялись мы в самое время, как по заказу, вот что главное.

— Первыми в районе, — торжественно подсказал Сергей. Крутилин рассмеялся и широко махнул рукой:

— Первыми, вторыми… и в тебя эта чума затесалась. Ты пойми одно: это тебе не конные бега и скачки, чтобы всех обогнать. Главная суть, — он погрозил кулаком кому-то, кто еще этого не понимает, — главная суть вовремя. В срок.

Роман тоже засмеялся и напомнил:

— А сам говорил: Ваньку Шонина победить надо.

Не опуская кулака, Крутилин все грозил:

— Шонина? Сейчас мы к нему всем табором двинем. Пусть и он поймет, что на земле работать надо по всей чести, а фокусы в цирке показывают. Земля науку принимает, а не пыжовские фокусы. Вот зачем я знамя добиваюсь. А нам, хлеборобам, не знамя надо, а урожай.

Он сгреб со стола свою фуражку:

— Пошли!

На зеленом дворе все были готовы к выступлению, и кони запряжены. Стоял веселый оживленный гомон. Крутилин с крыльца взмахнул рукой и зычно, по-командирски, крикнул:

— По коням! Запевай партизанскую!

И снова Роман увидел, как два председателя встретились по дороге. Теперь уж, не скрывая своих намерений, они прямо подошли друг к другу. Шонин проговорил звонко и угрожающе:

— Думаешь, твой верх, Илья Иванович?

Он стоял в одиночестве на границе своих владений, с ним не было его товарищей. Один только какой-то белоголовый парнишка маячил в отдалении. Но все равно Шонин не терял своей заносчивости.

А кругом под необъятным небом лежали необъятные поля. Изумрудно зеленели озими, и дышали поля земной благодатью.

Не обратив внимания на всегдашнюю шонинскую заносчивость, Крутилин с удовольствием мял сапогом черную землю.

— Хлеба теперь пойдут! Озимь смеется прямо. Яровизированная пшеница, я тебе скажу, — чудо!..

— Пшеничка и у меня неплохая, — ответил Шонин.

И вдруг он замолчал, словно только сейчас увидел, зачем пришел к нему Крутилин.

— Это что же будет? — спросил он.

— Уговор помнишь… — тихо ответил Крутилин.

С пригорка, из крутилинского стана, спускался обоз. Высоко над одной сеялкой на шестах вздымался плакат: «Поможем отстающей бригаде».

— Уговор помнишь, сосед, — тихо продолжал Крутилин. — Ты сам предложил идти на помощь с рогожным знаменем. Для отстающих, значит, рогожа. А я тебя уважил, позорить тебя не хочу, видишь: иду без рогожи.

Обоз, с трудом пробираясь по проселку, выезжал на дорогу. Колхозники, поглядывая на Шонина, веселыми голосами пели суровую песню о том, как по долинам и по взгорьям шла дивизия вперед, и о том, что былую славу этих дней они никогда не забудут.

— Не пущу! — вдруг сорвался Шонин, бросаясь наперерез обозу. — Назад ворочай! Назад! Васюха, — он обернулся к белоголовому мальчишке, — зови народ!

Крутилин догнал Шонииа и крепко сжал его руку.

— Не дури. Народ не смеши. Помнишь, что перед севом на стане говорил? То-то. Нужно раньше думать. Ты кто — хозяин на земле или пыжовский свистун?

— Пусти! — вырвался Шонин. — Убью. Уйди, говорю…

— Ох, не срамись, сосед!

Шонин обмяк сразу, как и вспыхнул. Он безвольно опустил руки, тупо глядя под ноги. Крутилин подтолкнул его:

— Пойдем.

Пошли.

— Ты вспомни, Ваня, — заговорил Крутилин, шагая рядом с ним по дороге, — сколь не прав ты передо мной: я старше тебя, хоть и не на много, а все ж помню, как тебе еще штаны с прорехой позади шили. А ты как обидел наш колхоз. Прошлогодний съезд ударников вспомни, и тебе ясная картина предстанет. А ты радовался, как единоличник соседской беде радуется. Ты сейчас себя переломить не можешь. Хочешь, я сейчас верну своих ребят. Сам справишься?

— Ничего мне не надо, — глухо ответил Шонин.

— Вот и хорошо. И давай не будем знамена делить. Давай урожай сравнивать.

Гроза пронеслась над степью, и все увидели, что мир полон чудес и обновлений. Вдруг выросла и бурно зазеленела трава, и все засияло: и солнце, и воздух, и глаза людей, и каждая капля, и каждая душа. Все было, как в первый день творения. Все страсти и все волнения тоже приобрели первородный оттенок. Они не казались такими сложными и потрясающими в эти послегрозовые минуты.