Лев Правдин - На всю дальнейшую жизнь

Все это было сказано с таким сонным спокойствием, будто ничего Крутилину не надо, дали бы только свалиться и уснуть. Все правильно: намаялся человек за день, устал и хочет спать, Но Боеву это желание, такое естественное, вдруг показалось обидным и недостойным этих минут горьких воспоминаний. Взбудораженный своими мыслями, он посмотрел на Крутилина. Бледное в темноте лицо председателя оказалось и в самом деле усталым. Но стоял он прямо, может быть, даже слегка напряженно: одна рука вытянута, как по команде «смирно», другая, в которой он держал фуражку, прижата к груди. А голос звучал требовательно, словно он отдавал приказ:

— Данное место кровью долито, и этого мы не забудем, кто забудет, тому напомним твердой рукой. Слышишь, Роман! Ты это, все тебе известное, описать должен. Для чего тебе талант и отпущен в полную меру. Батьку-то хорошо помнишь?

— Помню. Все я помню. Хромал он и кашлял по ночам.

— Это он после тюрьмы. Деникинцы его… А так он здоровый был. Конники, они все почти на здоровье не жалуются.

— Все знаю и все запомнил, что мама рассказывала.

— А что забыл — напомним, — угрожающе пообещал Крутилин, и даже нагайка в его опущенной руке вздрогнула.

Еще постояли немного, слушая отдаленный грохот бешеной воды в овраге. Крутилин спросил:

— Набрался отваги? Это тебе надо на всю дальнейшую жизнь. Ну, тогда поехали. Гляди-ка, скоро и светать начнет… — Спускаясь с холма к лошадям, он говорил: — Это, когда трудности навалятся такие, что жизнь не мила, я тогда, сюда приду и вот тут постою на пригорочке, товарищей наших припомню. А ведь им-то похуже пришлось. Им-то, наши-то трудности внимания не стоящими показались бы. Мы, чуть что не по-нашему или, в чем нехватки, так сразу кручинимся, жалобы пишем. Эх! — И уже, сидя в седле, жестко закончил: — Как рукой всякую слабинку к чертовой матери.

Всю дорогу ехали молча, и только неподалеку от села Крутилин спросил:

— Насчет колхозов что думаешь?

Встряхнув головой, Боев ответил:

— Думаю — правильно.

— Так это я и сам так думаю. Давай закурим — дрему разгоним.

Придержали коней. Закурили. Крутилин повторил:

— Правильно, раз партия велела. А не круто ли взяли?

Боев не знал, что ответить. Крутилин, коммунист, старше его намного, человек твердой воли, зря не спросит. Отвечать надо прямо.

— Не знаю, — честно сознался Боев.

— А думаешь, я знаю? По всем данным, правильно и своевременно, а как посмотришь практически, то как-то все не по-хозяйски. Дров наломали много. Ну, так на то, должно быть, и революция, чтобы ломать. Только над землей мудровать все-таки нельзя. Ее, как и человека, перевоспитывать надо на коммунистический лад. А такие, как Ванька Шонин, не только землю пакостят, они саму идею пачкают. Что для него колхоз? Артель мужиков. А то забывают, что мужики на земле хозяйствовать хотят, а не батрачить. Наш народ не против колхоза. Мы дружные. Нас только в спину не толкай, сами за партией нашей пойдем, как в семнадцатом году. А ведь тогда и Ванька Шонин не последним бойцом был. Всю гражданскую геройски воевал. А когда хозяйствовать пришлось, тут он и не годится. Привык шашкой размахивать, а хлеба атакой не добудешь…

Лениво передвигая ноги, лошади спотыкались на подмерзшей за ночь дороге. Роман продрог в седле, но ему было лень сойти на землю, чтобы согреться. Скоро лошади прибавили шагу и перешли на рысь — верный признак близости дома. И в самом деле, как только въехали на пригорок, увидели село в низине. Уже легкий предутренний туман колыхался над соломенными крышами и путался в голых деревьях. Нехотя и по-утреннему хрипло лаяли собаки. Глядя на родное село, Крутилин проговорил сквозь зевоту:

— Мужика из единоличности вытащить трудно, а единоличность из мужика и того труднее.

Коротка весенняя ночь. Когда Боев проснулся и вышел во двор, Крутилин уже седлал своего коня, собираясь выехать обратно на стан. Проводив его, Боев отправился в сельсовет.

Солнце не взошло, оранжевая заря только еще томилась над далеким степным горизонтом, а на заиндевевших крышах уже проступили черные талые пятна. Тонкий запах кизячного дыма стоял над селом.

Сельсовет — большой добротный дом. Двери выкрашены синей краской, и по ней алые розаны, крутые и большие, как капустные кочаны. В переднем углу на божнице стоит помятая граммофонная труба. Красная, с желтыми цветами. Вот и все, что осталось от былого великолепия сельского богача.