Евгений Дубровин - Счастливка

Клементьев все шел навстречу луне по ущелью, а луна не становилась ближе, а море не становилось глубже. Его уровень колебался от колен до груди. Дно было твердым, песчаным, теплым, и идти было приятно, как по нагретому за день асфальту.

– Си-мо-чка-а-а-а… Не заплывай далеко-о-о-о…

Голос жены доносился глухо. Их с Лапушкой темные фигуры едва проступали на темном фоне берега.

И вдруг все изменилось. Неожиданно тропинка между волн вильнула в сторону и исчезла. Клементьев оказался среди беспорядочно ходивших вокруг громадин. Луна, костер, берег, силуэты жены и сына – все разом исчезло. Стало вдруг шатко и серо. Подул какой-то особенный, сырой, страшный, как говорилось раньше в старых романах, могильный ветер.

Но испугаться как следует Клементьев не успел. К нему подкатилась маленькая, как лошадка-пони, волна, подхватила, передала волне побольше, та – еще побольше, и вот Клементьев уже, словно эстафета, передан громадине. Громадина секунду подумала, что делать ей с панически мельтешившей букашкой: накрыть ли, подмять, раздавить, завихрить среди донного песка и уволочь в открытое море безжизненное тело; или подбросить ввысь, где поверх стеклянных холмов гуляет зыбь, трясет, забивает пеной рот, захлебывает…

Пока Клементьев боролся с подкатившимся страхом, волна взмыла его к небу, приподняла над морем, и он явственно увидел деревню, лиман, жену, сына и вставшую из моря уже посветлевшую луну. Он увидел даже часть горевшего под обрывом костра и тень соседки.

Потом все разом исчезло, и через три секунды он опять стоял на дне, по грудь в воде, и его колени обвивали водоросли, а вокруг беспорядочно и потому особенно страшно ходили волны.

Р-р-аз! Звезды, костер, жена, сын, шум прибоя… Жизнь.

Р-а-аз! Волны над головой, водоросли по коленям, как волосы утонувшей женщины, жутко просвечивающая сквозь воду луна, пахнущий могильной сыростью ветер… Смерть.

Р-а-аз! Жизнь…

Клементьев лежал на надувном матрасе. Этот надувной матрас и еще спальный мешок он купил по счастливой случайности накануне отпуска. Зашел в спортивный магазин, чтобы приобрести себе кеды, и вдруг видит: из внутренних дверей появляется продавщица и с равнодушным лицом бросает на прилавок что-то резиновое, сине-красное…

– Что это? – спросил Клементьев дрогнувшим голосом, ощупывая резину, уже смутно догадываясь, что это и есть надувные матрасы, о которых он мечтал несколько лет.

– Не видите, что ли? Уберите руки.

– Это матрасы?

– Не хватайте руками.

А сзади уже толпился народ, протягивал чеки, дышал в ухо. Матрасов оказалось всего десятка два, и Клементьеву, пока он соображал, пока собирал по карманам мелочь, пока выбивал чек, достался чуть ли не последний.

На следующий день он зашел в тот же магазин опять за кедами, а там так же шумит толпа, ссорится, машет чеками. Оказывается, «выбросили» импортные спальные мешки. Очередь была большой, мешков – мало, и Клементьеву ни за что бы не досталось, но, к счастью, нашелся отдаленно знакомый человек и потихоньку пропустил Клементьева вперед себя.

Так Клементьев стал обладателем вещей, которые дали ему возможность спать где хотелось. Обычно Клементьев выбирал на привале неподалеку от машины или молодой ельничек, или дуб, или крутой берег речки, надувал матрас, забирался в мешок и всю ночь дышал свежестью речки и леса. Мешок был легкий, хлопчатобумажный, на ватине, не душил, не жарил тело, а свободно пропускал воздух; матрас же едва уловимым запахом свежей резины отпугивал насекомых, позволял спать даже на влажной почве, и Клементьев за время пути полюбил эти две вещи, как своих надежных друзей.

Сегодня Клементьев решил спать на берегу моря. Он устроил жене, как всегда, постель в машине, пожелал спокойной ночи Лапушке, который обычно ночевал в палатке, зашнуровал полог (Лапушка боялся лягушек и змей), а сам унес свои вещи к морю. Кроме матраса и спального мешка эти вещи были: пятилитровая, оплетенная соломой бутыль с сухим вином «Изабелла», кусок сыра «Швейцарский» в целлофановом пакете, свечи, купленные в Счастливке, и старый-престарый, в толстом кожаном, пахнущем мышами переплете роман про пиратов.

Клементьев выбрал место на самом краю миниатюрного полуметрового обрыва – последнего приюта волн. Здесь было не опасно, даже если бы море разыгралось… Однако волнение шло на убыль. Стеклянные валы становились все меньше и меньше и все реже выбрасывались на берег, и все ближе к родному морю умирали шипящие белые саламандры.