Евгений Дубровин: Счастливка

Очередь продвигалась быстро, сухонькая пожилая продавщица работала споро.

Клементьев взял сто пятьдесят водки, бутылку пива, пятьдесят граммов сыра и два больших, слегка пожелтевших огурца. Все было холодное: и сыр, и водка, и огурцы, а пиво – так просто ледяное, наверно, из морозильника: за спиной продавщицы урчал огромный белый холодильник.

Продавщица быстро обрезала у огурцов кончики, полоснула каждый огурец вдоль большим острым ножом и посолила крупной темной солью. Так же ловко она порезала сыр на маленькие кусочки.

– Хлеб надо?

– Кусочек.

Все она положила на пластмассовую коричневую тарелочку.

– Вы новенький?

– Только что приехал. А вы всех знаете?

– Почти.

– Благодарю вас.

– На здоровье. Если придете завтра пораньше, – продавщица чуть снизила голос, – могу дать ледку.

– Постараюсь.

«Завлекает, – подумал Клементьев. – Вербует клиентуру. Молодец».

Он взял пластмассовую тарелочку, граненый стакан с водкой, бутылку пива и расположился на скамейке в тени старой акации с редкой листвой. На соседней лавочке трое юнцов распивали бутылку вермута, вполголоса говорили о чем-то, очевидно о девушках, потому что все трое время от времени косились в сторону клумбы.

Клементьев выпил водку всю сразу из запотевшего стакана, большими глотками, закусил рыжим, но сладким и сочным огурцом и стал смотреть на небо над ларьком. Оно было ярко-розовым, но постепенно темнело.

Вверху, над головой, шумел плотный ветер, скрипя сучьями старого дерева. На скамейку падали черные, сожженные солнцем листья акации…

Бубнили парни.

Загадочно, приглушенно смеялись девушки у клумбы.

«Вся моя жизнь… Что-то не так…» – подумал Клементьев. Он закрыл глаза. Сквозь шум дерева, скрип и голоса донесся слабый, но удивительно настойчивый шум. Наверно, это шумело море. А может быть, ракушечник, тревожимый ветром.

Солнце село. От моря потянуло свежестью. Парк опустел – все ушли ужинать. Только с моря пробежали двое, на ходу вытираясь полотенцами, да у киоска клянчил бутылку пива знакомый велосипедист.

– У меня сад – десять вишен, а винограда не счесть, – убеждал он продавщицу. – И корова… А ты мне не веришь…

«Где же здесь пасти корову? Один ракушечник…», – думал Клементьев, наблюдая, как сереют вокруг краски. Небо словно подернулось пеплом, ракушечник стал желтым, над ларьком зажегся фонарь и превратил его в коричневый.

Буфетчица выглянула из ларька, посмотрела в одну, потом в другую сторону и стала закрывать окно изнутри большим фанерным щитом.

– Одну минуту, – оказал Клементьев. – Дайте ему бутылку пива.

– Разоритесь, если каждому пьянице будете подносить. – Женщина нехотя раскупорила бутылку.

Обрадованный велосипедист подсел к Клементьеву и стал пить из горлышка.

– Ты не бойся, братишка, – говорил он между глотками. – Я с тобой рассчитаюсь. У меня сад – десять вишен, а винограда не счесть. И корова…

– Есть ли в деревне лодки? – спросил Клементьев.

– Да есть. То есть одна лодка есть, братишка. Даже не лодка, а целый баркас. Хотите половиться?

– Не мешало бы.

– Я могу это дело соорганизовать. Как раз баркас у свата. Только он поломанный, мальчишки дно пробили. Надо дно заштопать. Плотника нанимать, братишка, надо. А тот меньше чем за бутылку не возьмется. Сам понимаешь, братишка…

Клементьев достал кошелек, отсчитал рублями пятерку.

– Когда он сможет сделать?

– Да хоть завтра. За бутылку-то…

Велосипедист аккуратно сложил деньги вчетверо и сунул в брюки, в карманчик для часов.

– У свата и парус есть. Если, братишка, парус поставить, очень далеко заплыть можно. Я место знаю – рыбы всегда навалом. Тонну можно взять.

В парке разом зажглись все фонари Буфетчица закрыла ларек на тяжелый замок, взяла с земли большую черную сумку и ушла Из кустов на дорожку выпрыгнули сразу две лягушки и начали оглядываться. Краски из серых стали темными.

Клементьев шел, глубоко зарываясь ногами в песок Сверху ракушечник уже успел остыть и покрыться ранней росой – туманною влагой, предвестником прохладной ночи, внутри же было тепло, почти горячо. Дорога до того, когда Клементьев шел сюда, была относительно ровной, сейчас же, когда с пляжа прошли на ужин отдыхающие, выглядела уменьшенной копией лунной поверхности.

Клементьев шел, ступая в чужие следы, и думал о только что прошедших десятках жизней, о которых он никогда ничего не узнает, кроме того разве, что видит их следы: рыхлые, большие – взрослых, маленькие, аккуратные – детей и подростков. Он шел, стараясь ступать в частые узкие следы, видимо молодой женщины или девушки, и думал о ней. Вот она сейчас ужинает… У нее свои привязанности, вкусы, привычки. И вот она сидит, ужинает и не знает, что кто-то идет по ее следам. И никогда не узнает.