Виктор Шкловский - Достоевский

И сбоку на левом поле приписка:

«В этом убедятся будущие поколения, которые будут беспристрастнее, правда будет за мною. Я верю в это».

Хотя герой подполья ничтожен, но страдания его человечны, и реализм Достоевского состоит в том, что он видел страдания не только великих людей, но и малых. Это тот реализм, который признан новыми поколениями.

Достоевский видел каменную стену, стоящую поперек дороги людей, и необходимость новых основ для морали.

Раскольников заблудился на путях отрицания добра, но он отрицал добро во имя добра, спрашивая себя: почему не все счастливы? Он хотел золотого века. Душа Достоевского, правда Достоевского и вера его в будущее поколение свидетельствуют, что автор «Великого инквизитора» был разрушителем царства Великого инквизитора, хотя и ходил к Победоносцеву гостем, скрывая от себя свое отрицание.

Он был разрушителем старой мифологии, когда говорил, что если надо оставаться с Христом или с истиной, то он выбирает Христа.

Но Христос и истина непротивопоставимы для верующего. Он же противопоставлял Христа истине. Значит, он не был христианином.

Повторялась трагедия Прометея. Человек описал крушение старого мира при сознании лучшего и при невозможности его достичь.

Он хотел покориться и не мог.

Уже был создан роман «Преступление и наказание». Изменилась судьба. Уплачены долги брата. Пришла слава.

Правительство как будто ласкало Достоевского, считало его союзником в борьбе с угрозой революции.

Дворец, стоящий на Неве, дворец, хорошо охраняемый, перестал быть жилищем врагов.

Казалось, что Прометей, томящийся на берегу моря, и узник острога в Омске раскованы теперь.

О набережной Невы, о дворцах, стоящих на этой Неве, Достоевский писал дважды – в 48-м и 61-м годах, то есть и до каторги, и после каторги.

О трагедии Петербурга, вернее, петербуржцев, бедных людей, которые бежали куда-то «исполнять свои обязанности», Достоевский думал постоянно.

В 48-м году в рассказе «Слабое сердце», почти в конце рассказа, когда умирает «добрый Вася», рассказчик, друг погибшего, подойдя к Неве, смотрит на даль, «...вдруг заалевшую последним пурпуром кровавой зари, догоравшей в мгляном небосклоне».

Он смотрит с Петербургской стороны, ныне Петроградской, с бедной стороны на богатую, на то, что называлось когда-то «Адмиралтейской частью».

«Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе...»

Тут упомянуты обе набережные, но на набережной Петроградской стороны находится Петропавловская крепость, над которой нет труб. Дымит сотнями труб другая, богатая сторона:

«...раззолоченными палатами – отрадой сильных мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу».

Товарищ бедного Васи смотрит: «...и сердце его как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива какого-то могучего, но доселе незнакомого ему ощущения».

Достоевский в художественном мышлении ненавидел сановный Петербург.

В 1861 году в статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевский вспоминает «одно происшествие». Он идет с Выборгской стороны через лед Невы, спускается солнце, и с кровель обеих набережных подымаются и сплетаются в небе дымы.

Достоевский пишет, что он «...как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам».

Перед этим сердце уже не какого-то героя, а самого автора обливается кровью.

Достоевский был крещен кровью ненависти.

Достоевский ненавидел парадный Петербург, записал в своем дневнике сперва строку Пушкина: «Люблю тебя, Петра творенье», – а потом продолжил: «Виноват. Не люблю его – окна, дырья – и монументы».

Он призывал мстителя.

Достоевский очень сложно относился к миру, в котором он жил, и к собственной своей бедности, к обидам и удачам, в которые он не верил, и к суду грозного будущего.

Он знал, что этот мир надо преодолеть, а как – не знал.

Противоречивость взглядов Достоевского, противоречивость его отношения к жизни всегда находили отражение, всегда преломлялись в его творчестве.