Иван Лепин - Близкие люди

— Ну, рассказывай, что нового? Как здоровье? Что пишем?

Этим Иван Павлович всегда интересуется. В прошлый мой приезд он не без чувства удовлетворения сказал, что считает себя моим первопечатником. И припомнил, как я еще в третьем классе принес ему свое стихотворение «Весна».

Была тогда действительно весна, пора бурного половодья. Я вернулся из школы домой озябший, с промокшими ногами (в бурках с галошами ходил), залез на печь, вскоре отогрелся, и ко мне пришли стихи. О весне.

Назавтра я их отнес своему учителю, Ивану Павловичу.

И все. Больше я ничего не помнил. А Иван Павлович помнил, что поместил то стихотворение в нашей школьной газете. И прочитал по памяти четыре строчки из «Весны», чем я был особенно удивлен:

У меня же все это да-авно из головы улетучилось. Осталось другое. Как я стал деревенской знаменитостью.

Кто-то посоветовал мне послать эти и последующие стишата в «Пионерскую правду».

Недели через две пришел на мое имя большой фирменный конверт. В каждой хате, куда заходила почтальонка, письмо это рассматривали (таких конвертов в жизнь не видели!), всех изумляло то, что меня, деревенского сорванца, «напечатали» (адрес и фамилия были отстуканы на пишущей машинке). Я еще письмо не получил, а уж стал поздравления получать.

Особенно мужики теперь ко мне здорово относились. По имени-отчеству звали, закурить всегда давали (а курильщик я был уже в ту пору заядлый — с семи лет этим делом баловался). Даже тогда, когда забросил стихи, в куреве не отказывали…

Я рассказывал о своем житье-бытье, Иван Павлович слушал. А когда закончил, он встал, подошел к книжному шкафу, вытащил небольшой белый томик.

— Похвалиться хочу. На днях в районе ездил, купил. Знаешь такого?

Он протянул мне книгу. «Евгений Носов, — прочитал я. — „Берега“».

— Наш, курский.

— Знаю, Иван Павлович. Отличный писатель. Недавно читал его рассказ «Шуруп». Про одного ремесленника. Как ехал он домой с первой получкой, мечтал матери подарок купить, а два негодяя его обокрали. Я плакал, когда читал. Потому что себя узнал в Шурупе. Меня тоже почти так же обчистили. Только я не к матери ехал, а к тетке Маруське, на каникулы из ремесленного училища… Ну, а вы тут как?

— Помаленьку. — Иван Павлович снова присел. — Учим детей, колхозу помогаем. Вон нынче весь сентябрь, считай, картошку убирали, свеклу. Бирюков проходу не дает: «Помоги да помоги».

— Учителей хватает?

— Хватает. Летом еще двух новых прислали. Уже дом для них строим — иначе ничем не удержишь… Да… Тут в другом загвоздка. Учить становится некого. Вот когда ты учился, сколько вас в классе было? Сорок шесть, как сейчас помню. А нынче восемь первачков с горем пополам набрали… Учителя без работы остаются…

— Проблема…

— Не говори. Только проблемами и живем. Одна Матвевна у нас без проблем. Как ходила пешком к больным двадцать пять лет назад, так и поныне ходит. В дождь ли, в мороз ли, зимой ли, летом ли, днем или ночью — на своих двоих.

— И даже лошадь не дают?

— Дают. Только надо в таком случае самой запрягать, а по приезде — в табун отгонять. Она же это делать не умеет, — с горькой улыбкой сказал Иван Павлович. — Но не подумай, что я жалуюсь. Я по натуре оптимист и верю в лучшее. Вот только Матвевну не могу воспитать. Все сверлит: «Устала я грязь в ночь-полночь месить, уйду на пенсию». Тогда, говорю, и я следом за тобой. Но на кого ж школу, говорю, и твоих хворых старух оставим? Молчит… Вот так и работаем. Уже не один год… А как Кавказ поживает (откуда-то Иван Павлович знал, что я возвращаюсь из отпуска)? Там, поди, нет проблем?

— Что вы! — возразил я. — Мой хозяин, у которого я уже третий раз останавливался, — неподалеку от Сухуми он живет, в деревне, — только и знал, что жаловался. Машину, говорит, никак не могу купить. Брат купил, говорит, а я не могу. Просил помочь…

Иван Павлович расхохотался.

— Нам бы его горе!..

— А еще у него мандаринная проблема. Не хочет государству сдавать, хочет на рынок — там они в два раза дороже. Но — замкнутый круг: не на чем вывезти, нет машины. Большие убытки терпит товарищ.

Иван Павлович, слушавший меня с вниманием, вдруг посерьезнел.

— У вас в Перми мандарины почем?

— В магазинах — по два рубля… Если бывают…

— А картошка?

— По двенадцать копеек.

— А на юге она сколько?

— Тоже по двенадцать.