Иван Лепин - Близкие люди

— Слушай, — как бы извиняясь, сказал я, — может, в следующий раз поговорим, а? Завтра, а? Я еще не уезжаю… Я сейчас, понимаешь… к дяде Пете собрался…

— Фью, — присвистнул друг детства. — Мы ж на минутку забежим. До завтрева нельзя — завтра меня в «Сельхозтехнику» вызывают. — И он, не ожидая моего согласия, взял меня за локоть. — Пойдем, пойдем: не откладывай на завтра то, что можно отметить сегодня…

Повернули налево от сельмага. Значит, это не Юрка Лобатик ведет меня, соображал я, Юрка направо живет. Да и не курил он, а этот аж хрипит от табачища.

Шли мы средним шагом. Солнце по-летнему светило, отражаясь в цинковых крышах слепящими искрами; пахло картофельной ботвой; багряно горела листва на кленах. Хорошо на родине…

— Ты по-прежнему в Перми? — спросил друг детства.

— Там же, — ответил я, разглядывая Болотное. Деревня эта длинная, километра на три протянулась — не то что наша Хорошаевка. В левой стороне ее я давно не бывал — теперь вот разглядывал — хаты, деревья, заборы, петухов на заборах.

— Как живется?

— Ничего.

— Ну и слава богу.

Неловкость моя не проходила. То, что со мной был не Юрка Лобатик, — это точно. Юрка, вспомнил, еще и лопоухим был, лобастым, а у этого уши к голове прижаты, лоб ровный, узкий. Никакого сходства!

На одно я надеялся: догадаюсь-де по какой-нибудь житейской или другой детали, к кому в гости иду. Специально и расспрашивать друга детства стал.

— А вы тут как поживаете?

— Мы-то? Мы по-старому: сеем, пашем, едим да детей плодим…

— Сколько наплодил-то?

— Пока — двоих, третий в животе, четвертый — в мечте…

— Неплохо для начала! — повеселел я от таких ответов, приметив, что подходили мы к хате Мишки Железникова. Если повернем к ней — значит, Мишка со мной. Мишка! Я ему, помнится, однажды чуть глаз из рогатки не выбил…

— У отца живешь? — спросил я на всякий случай.

— Отстроился… В собственном! — с чувством гордости и независимости ответил друг детства.

«Это хуже, — в свою очередь подумал я, — это осложняет дело».

Взошли на деревянный мосток через безымянный ручей, разделявший Болотное на две половины. Вспомнил я, как однажды Мишка Железников тонул возле мостка — в первом классе, что ли. Шли мы гурьбой из школы, Мишка и решил храбрость свою показать. Вода холоднющая в ручье была — май стоял, — судорога Мишку и схватила. Да и плавал он плохо. Еле спасли…

Если вел меня Мишка, то он должен это помнить — такие случаи на всю жизнь в память врезаются.

Я замедлил шаг на мостке, кивнул на ручей:

— Помнишь, как чуть не утонул? Как спасали тебя?..

Друг детства наморщил лоб, припоминая, несогласно завертел головой:

— Путаешь с кем-то. Я с пяти лет плаваю, а в техникуме по этой части чемпионом был. До сих пор грамоты храню.

Попал я пальцем в небо, но не стушевался, нашелся:

— Может, и путаю, давно ведь было…

Мишка Железников, значит, тоже отпал.

— А ты помнишь, как на мосту мы, болотнинские, с вами, хорошаевскими, дрались? Вот дурачье было. Я тогда тебя по голове палкой, ты — брык и с копыток. А за что? Смешно теперь и вспомнить…

Было дело, не ладили порой ребята Болотного и Хорошаевки. Как-то мне действительно набили шишку, но я не заметил тогда, кто меня ударил, и вот теперь, через столько лет, выяснилось… Только кто же он, давний-давний мой обидчик, который теперь с дорогой душою вел меня к себе в гости?

— Да, чего только не случалось в детстве… Тебя или не тебя за самопал чуть из школы не исключили? — продолжал я осторожно искать те самые детали, по которым можно было бы признать друга детства.

— Не меня, — ответил он. — Это Витьку Лукачева. Я по гнездам мастак был, гнезда разорял, а потом птичьими яйцами девок обляпывал.

Кто же это таким был в классе? Санька Пушков? Ну, тот, как на Север завербовался, так и не вернулся, осел там. Яша Лопатин? Но тот рыжий-рыжий, как огонь. А этот русый, глаза большие, бровей почти нет…

Казалось, все из детства помнил, а вот кто гнезда разорял — хоть убей! — запамятовал. Сам я тоже разорял, многие разоряли. Особенно грачам доставалось. Их яйца, если они свежие были, мы даже пили.

Прошли еще метров пятьдесят-шестьдесят, и друг детства резко остановился.

— Стоп, машина! — взял он меня за рукав. — Приехали. — И показал на новый пятистенок, от которого еще пахло свежеструганным лесом и известкой. — Вот хоромы мои, прошу проходить…

Я хотел еще задать какой-то наводящий вопрос, но осекся на полуслове и послушно последовал за другом детства.