Иван Лепин - Близкие люди

Не успел я вымыть руки, как стол был накрыт.

— Вот ты говоришь, что у тебя в месяц около двухсот выходит, — рассуждал через пять минут друг детства. — Но и у меня не меньше получается. Так ты где берешь молоко? В магазине. Мясо? В магазине. Картошку и овощь всякую? Там же. А я со своего огорода. Почти за так… — При этом он подмигнул своей жене, сидевшей рядом с ним. Жена, Мариной ее звали, улыбнулась: я-де знаю цену этому «почти за так», но промолчала. — Посуди теперь, — продолжал друг детства, — кто из нас лучше живет? То-то! Поверь мне: скоро из города в деревню народ бежать будет. Особенно если разрешат хаты горожанам продавать…

Я не перечил, хотя уверен: этого не произойдет. Что на лето в деревню городских все больше будет сбегать — не сомневаюсь, тут закономерно все: научно-техническая революция настолько утомляет человека, что снять эту утомляемость может только первозданная природа, только речка, луг, роща, а не огороженный с четырех сторон — опять же городской! — санаторий. Но я, повторяю, не перечил. Пусть, думал, наслаждается друг детства своей философией.

— К кому это я вчера попал? — спросил я утром у Дуни. — Он меня другом детства называл, а я его так и не признал. — И рассказал ей все приметы: где стоит хата друга детства, какой он из себя и прочее.

Дуня в два счета догадалась:

— Да Славка это, Калужских. Он механиком в колхозе…

— Неужели?

— А кто ж еще? Славка недавно построился, и детей у него двое, а жена беременная…

Вот это да! Вот это изменился человек!

Стесненный у нас разговор получился, натянутый. А все потому, что при первой минуте встречи, у сельмага, я соврал Славке, будто узнал его. И все время боялся выдать свою ложь…

Ах, как нехорошо получилось!

Ну и молодец же Славка! Когда он появился в двери, я не поверил своим глазам: не мираж ли?

— Извини, — сказал он, снимая мокрый брезентовый плащ, — что нежданно-негаданно. Иду со станции — в «Сельхозтехнику», говорил я тебе, ездил, — дай, думаю, зайду. Не мог мимо пройти. Весь день на душе осадок.

Мы сидим и медленно распутываем пережитое и прожитое, что не успели распутать вчера.

Вечереет. За окном тихонько шумит мелкий дождь, время от времени с клена слетают желтые листья, похожие на гусиные лапки. В колхозном саду мычит привязанный и забытый теленок.

За стеною Дуня гремит ведрами — готовит месиво поросенку. Беспокойным он стал, визгливым, после того, как мы отвезли в Золотаровку его соседку по закутку. Дуня думает, что это он есть хочет, и кормит его пять-шесть раз в день. А поросенок наверняка от одиночества мается.

Вдруг Славка говорит:

— А я часто вспоминаю, как ты на экзамене в четвертом классе мне подсказывал.

— Э-э, — ответил я, — кому-то я подсказывал, кто-то — мне, разве все упомнишь?

— Что верно, то верно. Мы тогда диктант писали. А я слабак был по русскому. Иван Павлович и отсадил от тебя Вовку Комарова, а на его место — меня. И шепнул еще тебе: «Помоги…» Ты весь урок и подсказывал. Четверку я получил тогда…

Глаза у Славки повлажнели от умиления. Он все уверяет меня, что я ему тогда здорово помог, что благодаря мне он не остался на осень.

— А в пятом классе я уже подналег на русский! Неудобно было Ивана Павловича подводить… Ты не виделся, кстати, с ним?

— Нет, не успел. Надо заскочить. Он обижается, если его не проведывают.

— Молодец, старик! Член бюро райкома. Его сам Бирюков побаивается. Директором средней школы в Ольховатке его хотели поставить, не согласился: жаль свою болотновскую восьмилетку бросать. Я, говорит, тут нужней… Да… А еще раньше его один знакомый в облоно сманывал. Это он мне по секрету сказал. Сослался Иван Павлович на здоровье, а сам так размышлял: я, мол, уеду в город, другой уедет, а кто деревенских детишек учить будет? Идейный старик!

Утихли воробьи под крышей — спать улеглись. Дождик перестал, но поднялся ветер, стряхивал с листьев прилипшие капли. Колхозный механик Славка Калужских смотрит задумчиво в окно, часто моргает, видимо, вспоминает что-то.

— А тебя, Слав, никогда не сманивали в город?

— Не, не сманывали, но после техникума можно было устроиться в пригородный совхоз. Десять минут — и в центре. А я к себе попросился. Думаю, родили тебя в Болотном, учили там, дурачка, диктанты подсказывали — и в знак благодарности ручкой помахать? Да как я, думаю, после этого тому же Ивану Павловичу в глаза посмотрю, матери, наконец, своей? Меня ребята из нашей группы дураком обозвали, а я все равно на своем стоял: чего ради буду какой-то пригород поднимать? Кто в таком разе мое родное Болотное поднимет?