Иван Лепин - На долгую память

— И «Жигули», — усмехнувшись, добавил Толик.

— Это уж твое хозяйство с матерью. Той делать нечего — купила. Да сама еще ездить научилась. Хуже мужика!

Толик вызвался свозить нас на ферму к матери.

Он вывел машину из деревянного гаража.

Захар Николаевич, неплохо знающий автомобили — сам иногда водит свой служебный «Москвич», — критически осмотрел «Жигули».

— Э-э, однако, даете вы ей жару: дверца погнута, задняя фара раздавлена…

— Это мать… назад сдавала…

Сели в машину. Захар Николаевич опять переднее место мне уступил, чтобы я побольше видел.

— Что это в моторе стучит? — спросил он Толика.

— Бог его знает.

— Не бережете вы машину.

— А чего ее беречь? — спокойно ответил Толик, — Это ж не пластинка с битлами.

Вел машину Толик искусно и рискованно. Дорога изобиловала крутыми поворотами, подъемами и спусками. Он знал ее, что называется, наизусть, притормаживал перед каждой незаметной рытвинкой, перед каждым бугорком, а на ровном месте выжимал из машины все ее лошадиные силы. Казалось, на очередном повороте он не справится с управлением и мы перевернемся, но «Жигули» чудом удерживались на четырех колесах, оставляя сзади густое облако пыли.

Через десять минут мы были уже у ворот фермы.

— Лихо! — открывая дверцу, то ли похвалил, то ли укорил Толика Захар Николаевич. — При такой езде не уснешь.

Толик ушел за матерью, а мы присели на пригорок.

За немудреной оградой из двух параллельных жердей разноголосо мычали коровы — шла вечерняя дойка. Зина сегодня подменяла заболевшую подругу-доярку.

Захар Николаевич рассуждал:

— Вишь, ему пластинка дороже машины. Или им деньги за так достаются? Вроде не за так — по Зине знаю, она и минуты без дела не сидит. Откуда же такая небережливость? За год машину ухайдакать — мотор, чует мое сердце, через месяц-другой полетит.

Я перебил Захара Николаевича:

— Крестьяне, они ведь менее рациональны, чем горожане, они на вещи проще смотрят. Еще не всех их обуял культ вещей. Да и цену-то вещам даем мы разную. Для колхозника, скажем, килограмм гвоздей дороже «Королевы Марго», которая на городском черном рынке стоит полсотни. Вот и для Толика машина — так, игрушка. Для него, шофера, она здесь, в селе, не столь необходима. Мы привыкли все мерить на свою колодку.

— Не совсем согласен, — выслушав меня, сказал Захар Николаевич. — Труд мы свой не ценим, не вещи…

Не успел Захар Николаевич закончить свою мысль, к нам вышла Зина. Она была одета в синюю юбку и светленькую с голубыми цветочками кофточку, волосы повязаны новой косынкой в горошек.

— Ну здравствуйте, — подала она руку Захару Николаевичу и мне.

Зина круглолица, с четким рисунком бровей: зубы у нее необыкновенной белизны. Русская красавица!

А она уже садилась в машину — за руль — и ждала, когда устроимся мы: просто так тратить время, лясы точить, она, видимо, не умела и не привыкла.

Ужинали в горнице за круглым столом. Зина угощала нас свежим медом (она еще и пчел держит), салатом из молоденьких огурцов-опупков, салом, творогом с молоком, ну и магазинской сайрой.

Захар Николаевич достал из рюкзака подарок — набор рюмок.

— Ой, какие маленькие! — удивилась обрадованная Зина. — А можно в них настоечки налить?

Протерла рюмки полотенцем, наполнила.

Поднесла и свекрови.

Бабка, полагал я, сейчас начнет отказываться, а она сухонькой дрожащей рукой подняла рюмку, чокнулась с нами и медленно выпила. Закуску она себе заранее не приготовила и теперь искала глазами, что бы взять со стола. Схватила колечко огурца, пососала его беззубым ртом.

— Мать у нас держится молодцом! — похвалила ее Зина, накладывая ей в тарелку сайры. — Уговаривал ее старший сын к нему жить перейти — отказалась. Говорит: в твоем городе я на второй день без работы помру.

Бабка ела молча, довольная, что о ней так лестно отзываются. И, скромничая, отмахнулась от Зининых слов:

— Не болтай лишнего-то.

Толик, выпив пол-литровую кружку парного молока, извинился и заторопился на танцы.

Мы с Захаром Николаевичем тоже закончили ужин молоком и пошли отдыхать. А место для ночлега мы выбрали необычное — палатку, стоявшую в небольшом садике. Обычно тут ночевал Толик, но мы упросили его на одну ночь уступить ее нам.

Захар Николаевич, почти с головой укрывшись ватным одеялом, вскоре запосапывал.

А мне не спалось. Я вообще после усталости не могу быстро уснуть. А тут еще — новое место. Ночь вокруг. Темная башкирская ночь. Чуткую тишину изредка нарушали взбрехи собак. А так — больше ни одного звука.