Евгений Фёдоров - Шадринский гусь и другие повести и рассказы

Новгородскому губернатору, почитай, было за восемьдесят годов, из разума старичок уже выжил. Сухонький, морщинистый, как кора на сосне, он тер сухие лапки, хихикал и шепелявил:

— Обяжательно гушей доштавить в благородное шобрание… Обяжательно… Гуши Рим шпашли… Благородная птица.

Гусей доставили в благородное собрание. Они расхаживали по паркетам, поскользнувшись, падали, гоготали. Дамы окружили их, рассматривали в лорнетки и кормили орехами: «Скажите: неужели сама государыня их кушать будет? Ах, какие счастливые… Ах, ах!..»

Когда в белесом тумане, на равнине, покрытой вереском и чахлым ельничком, показались дымки и на проезжем тракте гуще пошел пассажир, Епишка обомлел: «Вот он, Санкт-Петербург! Что-то теперь будет?!»

И Епишке казалось, что его сейчас встретят и проводят к государыне, пожалуй, чего доброго, при въезде в колокола вдарят!..

Но как только Епишка подъехал к рогатке, обоз сейчас же задержали будочники:

— Стой, кто едет? По какому делу?

Епишка задрал бороду и важнецки отстранил будочника:

— Куда прешь? Не вишь, кто, государевых гусей везем!

Страж в обиду вошел:

— Много вашего брата тут с филькиными грамотами шляется! Знаем мы этих гусей, учены, слава богу…

Сгребли Епишку с сотоварищи и повезли в арестный дом. Не ожидал такого оборота дела шадринский писец. Однако и тут не стерялся Епишка, благо тугая мошна при нем была. Знал Епишка: ничто не устоит перед тугой кисой — ни запоры, ни замки, ни тем паче государевы служилые люди, которые охулки на руку не клали и, почитай, брали с живого и с мертвого. Стребовал Епишка бумагу и чернила и в тот же день настрочил непосредственно генерал-прокурору Правительствующего сената грамоту:

«Понеже Правительствующему сенату известна монаршая воля, начертанная рукой самодержицы всероссийской о том шадринском воеводе секунд-майоре Андрее Голикове в лета от рождения Христова семь тысяч семьсот семьдесят четвертого. В том начертании августейшей царицей нашей положено: “Любопытно видеть сего шадринского гуся. Каков!” Я, Епиходон, сын Амбросиев, по повелениям губернатора Сибири генерал-поручика Дениса Ивановича Чичерина и шадринского воеводы секунд-майора Андрея Голикова сих гусаков и гусынь в двенадцать персон доставил в град Санкт-Петербург. Но выполнение сенатского решения задержано градской стражей, где я пребываю под арестом, и слезно прошу ослобонить поскорее, дабы гуси не передохли и были доставлены государыне императрице…»

Епишкина грамота возымела действие: по указу Правительствующего сената Епишку на третьи сутки освободили из-под ареста, но что касается гусиного дела, то разрешение такого сенату угодно было поставить на новое обсуждение.

Гусиный обоз остановился в подворье Ново-Спасского монастыря. Столичные монахи искушеннее были пермских: за постой и за хлебово драли неимоверные деньжищи. Епишка каждодневно ходил к сенату и наведывался по гусиному делу. Швейцарские солдаты, что стоят при дверях, гнали Епишку в три шеи. Но знал Епишка, в чем тут собака зарыта и как ее отрыть на свет божий! Чье сердце не задрожит, ежели деньгой брякнуть?!

Стали швейцарские солдаты после того пущать Епишку в палаты, но сенатские писцы и писчики — те нос сильно драли. И видел Епишка по их мордам, что они, писчики и крючкотворцы, не шадринским чета.

— Хапуги! — плевался Епишка.

Две недели обивал шадринский гонец пороги, ожидая сенаторского решения. Сенаторы меж тем не торопились: подыскивали статьи, законы и случаи в уложениях; под кои подошло бы сие государственное дело и получило бы законное разрешение.

У Епишки слабела мошна, худели гуси, а бессовестные монахи алчно поглядывали на птицу:

— Живите, живите, сколь вам угодно, мы не токмо готовы за хлеба деньгой расчет вести, но и живностью…

«И тут хапуги! — злился Епишка. — Сам передавлю гусей, а не сдам варнакам, для того ль вез из сибирской дали, чтоб чернорясных шишиг кормить! Жрите псковских лысух, тот гусь по вас, а шадринский — особь статья… Эх!..»

Слабела киса у Епишки. Тут уж терпение лопалось, но спас швейцарский солдат все дело:

— Дашь целковый — все по-хорошему сойдет, присоветую, что и как.

«Черт с ним, с целковым! — решил Епишка. — У нас в Шадринске алтыну рад, а тут сразу целковым кроют. Поди ж ты, столица, Санкт-Петербург! Ладно, крой…»

Пошли они с солдатом в его горенку под мраморной лестницей, на которой бабы голые выставлены. Зажал солдат рубль серебром крепко в руку и говорит: