Николай Сказбуш - Октябрь

— Ну, главнокомандующий!

— Командуй уже ты, батько, — ухмыльнулся Иван.

Тарас Игнатович задержался на крыльце Совета, осматривая площадь, заполненную отрядами и воинскими частями. Отдавшись нахлынувшим думам, застыл, опираясь на винтовку. По обе руки его стояли сыны — прохожие невольно оглядывались на них, любуясь ладностыо и силой.

Вооруженные отряды шли занимать ключевые участки, невооруженные рабочие направлялись в воинские части. Нужно было уже догонять отряд, а Тимош не мог оторвать взгляда от юного лица первого офицера революции; Тимош стоял на крыльце до тех пор, пока офицер не повел за собой группы рабочих — без винтовок, без наганов, в повседневной рабочей робе. Иван шел рядом с молодым офицером, внимательно слушал его, подчиняясь шагу — горсточка людей удалялась крепко сколоченным звеном.

Минуло пять напряженных дней, последних дней августа. Корниловский мятеж был подавлен, коалиции нанесен смертельный удар — время Временного правительства иссякло.

В городе всё изменилось, власть переходила в руки Советов, а Советы становились большевистскими; рабочие еще не были хозяевами страны, но являлись уже хозяевами положения, один за другим, — и прежде всего паровозостроительный, — заводы заявляли о поддержке своего Революционного штаба.

В Харькове на конференции заводских комитетов в Рабочем доме Артем обратился к рабочим:

— Я должен сообщить вам, что в настоящее время мы порвали с Временным правительством и приступили к образованию своей власти, к организации которой будет привлечен весь Донецкий бассейн.

На заседании Совета рабочих и солдатских депутатов выступил Николай Руднев:

— Принимая во внимание, — говорил он, — что вся власть в Харьковской губернии 29 августа перешла в руки революционной демократии в лице революционного комитета… Совет рабочих и солдатских депутатов предлагает революционному комитету заменить губернского комиссара Добросельского и его помощника Кузнецова лицами, которые будут работать в согласии с революционным комитетом.

«Требуем немедленного суда над корниловщиной». «Требуем отмены царских договоров с союзниками». «Вся земля трудовому крестьянству — немедленно и без выкупа!»

«Вся власть Совету Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов!»

Новое чувство, непреодолимое, неизведанное, овладело Тимошем, входило в его жизнь так же, как входит мужество, властно и неотступно, — чувство оружия. Сперва это выражалось в заботе о своей винтовке — пружина магазинной коробки по-прежнему отказывала, и Тимош изыскивал способы наладить ее. Потом совсем особое, непередаваемое ощущение, когда он с отцом, после трудных напряженных дней, вернулся домой, и бережно поставил свою винтовку рядом с отцовской в углу.

И вот в то самое мгновенье, когда семья Ткачей собралась за столом, начиная свой новый день, когда Тимош заботливо устанавливал винтовку, прибежал паренек:

— Руденко проживает?

Прасковья Даниловна, наливая в миски добрый полтавский борщ, спросила Тараса Игнатовича;

— Ну, что ж, Тарас, пойдем к Александре Терентьевне?

— А чего ж — уговор. Да теперь и старика есть чем помянуть, нехай легенько сгадаеться.

— Руденко Тимофея в штаб революции, к товарищу Павлу! — требовал паренек.

— Тимошенька, а борщ горячий! — только и успела вымолвить Прасковья Даниловна. Тимошка схватил уже винтовку.

Ткач крикнул вдогонку:

— Тимош, если задержишься, — прямо на Ивановку, Павкиного деда поминать.

В Совете Тимоша ждал Сидорчук. Руденко сперва не узнал черноморца: какой-то куцый картузик надвинут на глаза, такого же, неопределенного цвета куцый пиджачишко туго застегнут, так что пуговицы тянут мясо, узенькие брючки-дудочки оскорбительного вида для флотской души.

— Ты что это? — только и мог выговорить Тимош, с удивлением разглядывая матроса.

— Конспирация! — добродушно заулыбался Сидорчук, очень польщенный тем, что Тимош не сразу признал его, — как был в доме, на квартире, так и прибежал. Давай, браток, до товарища Павла. Там уже вся посуда полная, все пособирались, — Сидорчук говорил необычно сбивчиво, утратил свойственную ему обстоятельность, и, что более всего поразило Тимоша, пересыпал речь флотскими словечками — стоило прожить на суше неделю, появилась флотская речь. Должно быть, соскучился за кораблем и товарищами. Впрочем, и тут был он не одинок — два молоденьких матросика, похожих друг на друга, как близнецы, тенью следовали за ним.