Николай Сказбуш - Октябрь

Быть может и ему с Иваном предназначена подобная ответственная должность?

Ночь пришла тихая, безветренная, вся рабочая окраина раскинулась, словно один двор, с общей жизнью, мыслями, заботами. Засыпая, Тимош слышал, как спорил Иван с Тарасом Игнатовичем, утверждая, что Корнилов не посмеет сунуться на пролетарский Петроград и что контрреволюция сперва попытается накопить свои силы на окраине, найти свою Вандею, на что Тарас Игнатович только и ответил:

— Эх ты, главнокомандующий! — и в хате всё замолкло.

Необычайная тишина после сутолочного дня еще больше настораживала, перед глазами всё еще вертелся водоворот городских улиц, множества лиц и, наверно, поэтому, — от беспредельной насыщенности, наполненности дня, — Тимош думал о многообразии человеческого мира, глубине, величии и своеволии человеческой мысли, и эта множественность и необъятность веселила и пугала его. Как же разобраться в этом беспредельном величии, как утвердить мир, в котором должно восторжествовать добро?

Должно быть, Тимош забылся… Вдруг непривычно резкий и тревожный гудок прорезал ночную тишину, потом другой, еще, и вот уже вся заводская сторона наполнилась призывным гулом.

Прасковья Даниловна, как всегда, поднялась первой, зажгла свет — она была уверена, что ее каганец способен рассеять и изгнать все ночные страхи.

Но гудок не умолкал.

Тарас Игнатович, не говоря лишних слов, принялся торопливо одеваться. Слышно было, как на соседском дворе захлопали двери, раздались голоса. Донесся настойчивый громкий стук, он приближался, точно кто-то двигался по улице, потрясал огромной колотушкой и уже где-то совсем близко раздался окрик:

— Вставайте, товарищи! — И затем в окно постучали. — Вставай, Ткач, — Корнилов на Петроград двинулся.

Иван расталкивал Тимоша:

— Слышал, Тимошка!

— А что мне слушать — теперь ты послушай!

Батько торопил уже:

— А ну, живо к Павлу за винтовками!

Иван наспех одевался:

— И я с тобой, отец.

— Давай-давай, главнокомандующий, — только и сказал Ткач.

В Совете все уже были на ногах. Нерешительные или враждебно настроенные депутаты не явились и этим оказали существенную услугу революции — не путались под ногами и не мешали. Штаб революции приступил к действию.

Павел, подтянутый по-военному, с наганом, прикрепленным к обычному рабочему кушаку, принимал людей, отдавал приказания, сколачивал отряды.

В глубине коридора собрались представители городского комитета и военной организации. Юношески стройный, подвижной человек в темно-серой кепке, в темном френче что-то объяснял товарищам. Ткач и подоспевший Семен Кузьмич Кудь поторопились к нему. Не отстал от них и Тимош — лицо человека в кепке невольно привлекло его: широкое, открытое, с высоким ясным лбом, лучистыми умными и насмешливыми глазами. Маленькие темные усики придавали ему задор — он весь был стремительность, движение, его порыв невольно передавался другим.

На крыльцо легко взбежал офицер. Появление офицера в штабе революции, в рабочих рядах привлекло всеобщее внимание — совсем еще молоденький, безусый; мягкие черты юношеского лица дышат свежестью и отвагой, гоголевский хохолок по-мальчишески зачесан кверху и набок, девичьи брови красиво изогнуты, задумчивый и вдохновенный взгляд поэта. Два бородача-пехотинца неотступно сопровождали его, ни на шаг не отходили от своего командира.

Завидев офицера, Павел поспешил навстречу:

— Что в полку?

— Пехотный полк на стороне революции, товарищ Павел.

— Так точно, — одобрительно подхватили бородачи, — полк целиком и полностью за Советскую власть!

— Прошу направить ваших представителей в другие части, — предложил офицеру Павел, — вместе с товарищами из городского комитета и Совета депутатов, — и он тут же, выполняя решение военной организации комитета, отобрал людей для выступления в воинских частях. Они так и формировались попутно — боевые вооруженные отряды рабочих и группы агитаторов.

— Товарищ Руденко, — подозвал Павел Тимоша, — останешься со мной в отряде; товарищ Иван — в гарнизон!

Ткач, расправив на рукаве красную командирскую повязку, покинул гостиную, ставшую помещением штаба. Тимош следовал за ним, задевая прикладом резные, с белым плюшем, кресла.

В коридоре, забитом прибывающими людьми, увешанном свежими, еще влажными после расклейки лозунгами, у самого выхода их окликнул Иван.

Ткач оглянулся, ожидая сына: