Геннадий Солодников: Не страшись купели

И все-таки речной трамвайчик нагло показал Лешке Дударову корму. Словно нарочно дразня, он медленно отвалил от пристани, нехотя развернулся и побежал по течению, горько чадя отработанным газом.

Последний ночной трамвайчик в Нижний Затон.

Лешка был виноват сам. Спохватился слишком поздно — лишь увидев круглые часы на перекрестке главных улиц города. Но откуда он мог знать, что уже так много времени?

Целых три квартала Лешка бежал. Бежал прямо по булыжной мостовой, распахнув бушлат и зажав в руках мичманку. В мгновение проскочил маленький сквер и загромыхал ботинками по деревянной лестнице. Она казалась бесконечной. Внизу ступени ее терялись в полумраке около железнодорожного полотна. И за ним — снова ступени. И от веранды дачного вокзальчика к плавучему причалу — дебаркадеру — опять эти коварные ступени, до гладкости затертые сотнями тысяч ног. Чуть оскользнулся ботинок, чуть споткнулся на бегу — и полетишь вниз, считая боками обитые железным уголком выступы.

Но Лешка бежал, перепрыгивая через одну, а то и через две ступеньки. Иначе он просто не мог. Ему нельзя было, никак нельзя опаздывать на этот, последний трамвайчик.

Он мог бы еще перескочить с разбега полоску воды между причалом и бортом отходящего катера. Но в посадочном пролете, где в этот поздний час не было уже ни пассажиров, ни провожающих, возилась грузная женщина-матрос, задергивая поверх перил брусчатую перекладину. Лешка чуть не сшиб матроса и повис грудью на брусе, весь сразу обмякнув и плетьми расслабив руки.

— Откуль сорвался? — по-мужицки ругнулась женщина. Но, видимо разглядев в тусклом свете фонаря форменные пуговицы на бушлате, закончила поспокойней: — Раньше-то где был, гулеван?

Она ушла, что-то ворча себе под нос, и Лешка тут же забыл про нее.

Отчаяние охватило его, суматошно закрутило, как щепку в водовороте. Хотелось что-то делать, опять куда-то бежать, хоть вслед трамвайчику по воде, если б это было возможно. Словно какая-то пружина упруго распрямилась в нем, приводя в движение скрытый механизм, требовала от его рук и ног шевелиться, двигаться, действовать. И он бы снова побежал, пошел вдоль реки, если б путь этот не пролегал по большому, полосой растянувшемуся городу, не был полон тупиков и если б позарез нужный ему сейчас затон не лежал на противоположном берегу Камы.

Лешка совсем очумел от бессмысленного метания по маленькому квадрату палубы и плюхнулся на решетчатую скамью. От воды тянуло мозглой прохладой. Темная, маслянистая под редкими огнями, река катила мимо и, отдавая остатки накопленного за лето тепла, курилась чуть заметными струйками пара и зябко ежилась под ветром-низовиком.

Весь в черном — в наглухо застегнутом бушлате с поднятым воротником, нахлобученной на уши мичманке, — он сидел, словно нахохлившийся галчонок. Там, вверху, за береговым откосом в глуби города, позванивали последние трамваи. В заречном поселке, затянутом зыбким туманом, лениво взлаивали собаки; глухо, на холостых оборотах, урчал мотор небольшого катеришки, и мужской голос, усиленный рупором, протяжно звал какого-то Антона, требовал поторопиться и грозился отчалить без него.

Вот и завтра, точнее, уже сегодня, на рассвете, может статься так, что караван из затона уйдет без него, Лешки. Ох и будет тогда! Ведь получится прогул, форменный прогул: Лешка может опоздать на свою дневную вахту… Да и только ли на дневную? Когда и как еще он догонит своих? Правда, повести караван должны вроде недалеко, на один из перекатов ниже затона. Но Лешка не знал — на какой.

Беспокойным, хлопотным был прошедший день.

На землечерпалке подошел срок плановой чистки котлов. Ее можно было сделать как обычно — во время буксировки к новому месту работы. Но Федя, багермейстер, в обиходе попросту — багер, посоветовался с «дедом», старшим механиком, и уговорил командира встать на сутки в затон: все равно проходить мимо. У Феди на то были свои расчеты и веские причины. До конца навигации еще два месяца, самых нудных и тяжелых с учетом осенней непогоды, а черпаковая цепь ненадежна, нуждается в переборке. Пальцы, втулки да и соединительные, холостые, звенья местами так истерлись, что черпаки по раме ходят как по мертвой зыби: вверх-вниз… О запчастях можно было лишь тихо мечтать. Все, что изнашивалось в черпаковой цепи, при случае приходилось наваривать, слегка зачищать и снова час за часом, день за днем грызть речное дно. Движение судов не должно было прерываться даже на малое время. По Каме на Волгу шел густой поток грузов и плотов с древесиной, так необходимой для восстановления разрушенных и сожженных сел и городов. Сколько их, печальных и героических пепелищ, лежало по всему западу страны!