Геннадий Солодников - Не страшись купели

— Оленька, слышь! — кричал он на бегу технику. — Я теперь не кто-нибудь, а тело… хранитель.

Князева обернулась быстро, задолго до конца рабочего дня. Причал был неподалеку, и женщины сразу заметили Олю на сходнях. Она шла последней, пропустив вперед всех пассажиров, шла почему-то одна. Ни впереди, ни сзади ее Бориса не выло.

— Гляньте, бабоньки, — попыталась пошутить Нюра, — замотала девка ухажера-телохранителя, обездолила и себя, и нас, оставила без мужского внимания. От начальника, Федора Кириллыча, его не больно-то дождешься. А Лешенька-сынок, — да не красней ты, не красней! — еще к мамке тянется.

Но ее никто не поддержал — неслыханное дело: отпустить с деньгами одну девчонку! И Федя промолчал, лишь свел брови над переносьем и с нарочитым тщанием стал ладить самокрутку.

— Где Зуйкин? — спросил он у Оли без предисловия.

— В городе остался, — ответила та с улыбочкой. — Ему квартиру надо проведать — все-таки чужие люди живут. Да и письма от матери должны быть.

— Ишь какая сердобольная, — крутнул Федя лобастой, под ежика стриженной головой. — А случись что, сама б отвечала? Выходит, распоряжение командира для тебя пустяк. Знаешь, чем это пахнет по нынешним временам?

— Так он же, Федор Кириллыч, проводил меня до самого трамвайчика, посадил на место, — непонимающе вздернула брови Оля. — А из пассажиров кто знал, что у меня в этой драной сумке тысячи? Здесь же — вы на виду… Рабочий день так и так кончается. С последним рейсом Борис обещал вернуться.

— Ладно, защитница, разберемся. Жаль, что ты не мне подчиняешься, а лично командиру. Вот ему и докладывай, как положено.

До самого вечера Федя был не в духе. Лишь отпуская Лешку в город, ласково похлопал его по плечу, наказал:

— Шибко-то не загуливай, морячок, голову не теряй. Утром должен прийти буксировщик… Ну ладно, отдыхай, пользуйся, пока город рядом. Ты у нас молодец, заслужил.

Лицо его снова потемнело, острее проявились рябинки — все в черных пороховых точечках, словно наколотых тушью.

— Ишь ты, волю почувствовал Зуйкин! Он там клешами пыль на проспекте метет, а мы здесь за него бурлачь.

Не удержался Лешка, поддакнул Феде… А сам-то, сам-то теперь как покажется ему на глаза? Одно спасение, если путейский пароход придет не раньше семи утра. Пока оттащит землечерпалку от берега. Пока подведет к ней жилую брандвахту, баржу-углярку, длинную нитку гибкого грунтопровода на понтонах. Пока учалка, то да се… Тогда все чин чинарем. Лешка успеет с утренним трамвайчиком. Тогда за ним — формально — никакой вины. Лишь перед Федей. Поволнуется тот из-за него… А если буксировщик пришлепает чуть свет?

Лешку знобко передернуло: от студеной сырости, от мыслей о надвигающейся беде.

К нему неслышно подошла женщина-матрос, остановилась напротив, устало распустив руки вдоль боков. Лешка сначала увидел протертые сгибы валенок, подшитых резиной от автомобильной покрышки. Потом уж услышал ее голос. Глухой, с хрипотцой, но не злой. Даже нотки затаенной боли почудились в нем.

— Не положено посторонним на дебаркадере. Должон знать.

Пока Лешка соображал, чего от него хотят, женщина не уходила, даже не шевельнулась. Разглядывала его. Потом бесстрастно спросила, кто он, куда направляется… Чуть слышно вздохнула, поворотилась молча и, тяжело переваливаясь, пошла к себе в дежурку. Ноги ее широко распирали надрезанные сзади голенища валенок.

— Ладно уж, пойдем… А то, поди, вовсе закоковел, — бросила она, не повернув головы.

Железная печка в каютке стояла холодная, с раскрытой дверкой, но было все-таки намного теплей, чем на палубе у воды. Женщина достала засаленный ватник, вывернула его подкладкой наружу, уложила в изголовье деревянного топчана.

— Отдыхай. На первый рейс разбужу… Пойду дровишками разживусь. С утра не топлено. — Опять протяжно вздохнула и притворила за собой дверь.

Из дремотного забытья его вывели пушечные выстрелы. Они следовали небольшими сериями — одна за другой через равные промежутки времени. Видимо, била сначала одна пушка, потом вторая, третья. Выстрелы были тугие, не звонкие, словно хлопал под порывами ветра огромный ослабленный парус. Выстрелы взаправдашние, настоящие. Не слышалось лишь снарядных разрывов. Потому что пушки били с пристрелочной площадки на территории завода возле самого берега. Били стальными болванками по далекому полигону в заречном лесу.

Об этом полигоне среди мальчишек ходило немало россказней: будто там уйма грибов, настоящих белых боровиков — лопатой греби. Ведь грибники туда не ходят: полигон охраняется, да и побаиваются люди. Вдруг шарахнет болванкой-чугуниной — не приведи господь! Но будто бы находились смельчаки и по стольку набирали грибов, что едва доносили до дому. Однажды Лешка с приятелями тоже насмелились, несколько часов потратили только на дорогу вперед. Ох и намаялись! На полигон проникли, под обстрел не попали, но грибов не принесли. Или лето выдалось не грибное, или их там не бывало никогда…