Геннадий Солодников - Не страшись купели

Не заладилось у него в техникуме, споткнулся почти на первых шагах. И учился вроде ладом, на лету все схватывал и все-таки оказался за бортом. Отчислили на четвертом курсе, перед самыми госэкзаменами. По совести если, так на четвертом ниточка оборвалась. А потянулась, закручиваться стала гораздо раньше… Не любил об этом ни вспоминать, ни думать Борис. Да разве сам от себя уйдешь?

Среди других техникумов города речной был наособицу. Отличался более строгим укладом, жестким распорядком дня. В общежитии жили почти на казарменном положении: сами готовили дрова, топили печи, прибирали в комнатах, несли всевозможные дежурства. Зуйкин, хотя и жил дома, как все городские, наравне со всеми стоял дневальным и в общежитии, и в учебном корпусе. Особая нагрузка легла на них, проходивших после первого курса учебную практику на берегу, в самом городе, когда в конце лета общежитие заполнилось вновь поступающими.

То было вскоре после отъезда матери на фронт.

Тянулись ничем не примечательные часы дневальства, когда все уже угомонились, повсюду погас свет, и Борис сидел возле тумбочки у входа и листал книгу. Вот тут и заявились два друга-приятеля со штурманского отделения. Они почему-то раньше других списались с парохода после практики и несколько дней болтались без дела, ожидая, когда им разрешат отбыть в положенный отпуск. Борис толком не был с ними знаком — отделение другое, да и курсом старше. Знал только по именам и кличкам, без которых не обходился в техникуме, пожалуй, никто. Одного звали Кучерявый, хотя никаких кудрей у него и в помине не было, другого — Гиббон. Ну, с этим-то все понятно: маленький, подвижный, и верхняя губа у него чуть больше нижней и как бы нахлобучивается на нее.

Вошли они смирненько, спросили: дневалишь, мол? Ну, дневаль… Осмотрелись, покурили у дверей. А дальше говорят: нам, дескать, надо землячка тут одного повидать. Да ты не волнуйся. Мы знаем, на какой он койке спит, в которой комнате. Сиди себе тихо, не шебутись. Поднимем его без шума и потолкуем малость… Борис толком сообразить еще ничего не успел, а Кучерявый уже властно подтолкнул Гиббона к одной из комнат. Сам следом не вошел, в напряженной стойке замер возле косяка, прислонив ухо чуть не к самому притвору. Потом тоже шмыгнул в приоткрытую дверь.

Тут только Борис почувствовал неладное. Все тревожно заныло внутри, в колени спустилась зудящая ломота. Он встал, сам не зная зачем, вышел во входной тамбур, выглянул в тихий ночной двор. Мнилось ему: парни пришли сводить старые счеты и устроят сейчас какому-то бедолаге темную. А что может сделать он, Борис? Шум поднимать, будоражить общежитие… А если окажется все не так? Хорошо он будет выглядеть!

На его счастье, в комнате было тихо, и парни вскоре так же бесшумно выскользнули оттуда: впереди Кучерявый, за ним — его маленький напарник. Гиббон откровенно лыбился, распустив губы. По виду Кучерявого нельзя было определить ничего. Тот вообще был малословный, неулыбчивый. Он подошел к Борису и тихо, с нажимом сказал: «Ты нас не видел. Держи». Сунул в ладонь что-то плоское, бумажное, и они, не оборачиваясь, исчезли за дверьми. Растворились, словно их вовсе и не было… Только красненькие плотно сложенные денежные бумажки на ладони безмолвно кричали о том, что произошло.

У Бориса перехватило дыхание. Секунду-две он не мог прийти в себя. Потом пришло неизменное: что делать? Догнать, швырнуть деньги обратно. А что это даст?.. Остановить Кучерявого с Гиббоном, завернуть. Да они так его отделают… Поднять ребят в комнате. Много ли сейчас смогут сделать они? И как он объяснит, почему поднял шум после времени?.. В эти минуты Борис совершенно не думал о том, что кто-то лишился, может быть, последних денег и, даже хуже того, хлебных карточек. Кто-то, не начав сдавать экзамены, вынужден будет уехать домой.

Он думал только о себе, только о том, как выпутаться, не замараться в этом деле. Стыдно ему было, муторно: ведь никогда ничего чужого не брал… Но все-таки-подленький страх пересилил. И Борис решил молчать, сделать вид, что он ничего не знает. Авось все утрясется, авось хватятся пропажи не сразу. А там попробуй разберись: когда взяли и кто. Весь первый этаж забит поступающими, людьми разными, совершенно неизвестными друг другу: скорей всего подумают на кого-то из своих.

Потом уж где-то в самой темной глубине сознания скользко шевельнулась мыслишка: и деньги ему не лишние. От материнского аттестата, что оставила она, уезжая, — одни воспоминания. Обрадовавшись вольной воле, отметил с дружками гулянкой день рождения одной из подружек у себя на квартире. Кое-что из продуктов обменял на бутылку вина, чтоб все было честь по чести. Шикануть-то шиканул, да теперь сам на подсосе. Хоть картошки немного можно будет купить…