Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Совсем не угадала, Майя. Я из Караганды, и вспоминал забой, свою брезентовую тужурку и как поругиваются и пьют пиво дружки... А ты — кумыс, степь. — И после паузы — мягко, задумчиво: — Конечно, и кумыс и степь — очень хорошо, ой как хорошо, когда в отпуск приедешь!

Желание поозоровать пропало. «Сухарь ты сухарь!» — решила я и сказала (никогда себе не прощу):

— Ни одна девушка такого не полюбит, пропадешь.

— Не полюбит, понимаешь... пропаду, — как эхо отозвался Искандер.

У меня екнуло сердце.

— Я пошутила... честное слово, пошутила... слышишь?

А он повторял, как в забытьи:

— Понимаешь, верно сказала — пропаду.

— Откуда ты взял?

— Все девушки так говорят мне. И вот тут чувствую, — Искандер провел ладонью по левой стороне груди.

Я смешалась. Вся природа спала в глубокой предрассветной тишине. Возвратился Лысенко, постоял с нами, докуривая папиросу. Бросил.

— Для солдата и час сна — отдых. Спать, кому положено. А нам, Искандер, в штаб батальона. — И ушел.

Искандер передал пост нашему часовому (его комбат специально поставил для охраны Панфилова) и, прежде чем уйти, сказал мне:

— Вот человек, Михаил Александрович Лысенко, большой. Его генерал уважает. Сам вижу — уважает.

От этих слов мне стало легко, и, возвратясь в комнату, я быстро уснула. Проснулась внезапно, ощущая праздничную приподнятость в мыслях, в настроении, во всем теле. Рядом посапывала медицинская сестра, моя закадычная подруга Вера; у окна на табуретке дремал связист, прижав к уху телефонную трубку.

— Я схожу в штаб батальона, — сказала я.

— Валяй, — лениво отозвался телефонист и — опрокинулся с табуретки.

Я тоже оказалась распростертой на полу. В окнах вылетели стекла, запахло гарью. Мы выбежали на улицу. Фашисты обстреливали село из орудий и минометов. Плотно, ожесточенно. Налетели «юнкерсы», в беспорядке разбросали бомбы. Занималось утро, разгорался бой. Я побежала на западную окраину села, где была передовая. Падала, ползла, лежала. И снова бежала. Все яростнее, все плотнее рвались мины и снаряды вокруг меня.

Было ли страшно? Да, было. Но страх и трусость не одно и то же.

Лысенко я увидела издали. Он умывался под пулями: протягивал старшине Омельченко сложенные ковшом ладони, а тот сливал в них воду из оцинкованного ведра. Струйки прозрачно и холодно искрились в косых лучах восходящего солнца.

Разорвался артиллерийский снаряд. Бесшумно, только блеск и взлетевшие к небу комья земли. Я упала. Что-то мешало подняться, хотя боли я не чувствовала. Михаил Александрович и Омельченко смотрели на меня недоуменно, как бы спрашивая, что со мной. Я хотела ответить и не могла. Загрохотало, заухало, качнулась подо мной земля, и я поднялась. Лысенко уже находился в траншее и показал пулеметчикам на серые фигурки, двигавшиеся на Осташово. Волнами налетали фашистские самолеты, густо бросали бомбы.

Перекрывая грохот разрывов, пронзительно закричал старшина Омельченко. Он выпрыгнул из траншеи весь в крови. Он не хотел быть в яме, он хотел жить. Я подхватила его под мышки и вместе с подоспевшей Верой положила на носилки-лодочку и отправила на санпункт, не подозревая что ему осталось жить считанные часы.

Я вернулась на передовую. Наши пулеметчики в упор расстреливали гитлеровцев, а те лезли. Что-то больно ударило меня повыше правого глаза, и все потемнело. Когда я смогла видеть, я оцепенела от страха. Все перемешалось. Наши бойцы, чистые, побритые (накануне был банный день), стреляли, кололи, били прикладами солдат в серо-зеленых мундирчиках, а те били их.

— Гранаты, гранаты давай! — кричал Лысенко и, пригибаясь, побежал по брустверу, как я поняла, к орудиям.

Не добежал, странно дернулся всем телом, махнул Искандеру рукой и укрылся за сараем. Я пробралась к нему. Михаил Александрович разорвал зубами индивидуальный пакет и пытался остановить кровь, сочившуюся из правого плеча. Я хотела помочь. Лысенко рассерженно (я никогда не видела его таким злым) закричал:

— Убирайся ко всем чертям!

Я поняла: случилось непоправимое. Никто не в состоянии помочь ни Лысенко, ни нам всем. Осталось одно — держаться вместе; будь что будет — вместе.

Я сказала:

— Не кричите на меня! — и перевязала ему рану.

Но, должно быть, Михаил Александрович меня уже не слышал. Вблизи сарая загрохотал танк, ударила пушка, и наш пулемет замолчал. Капитан побежал туда со связкой гранат в левой — здоровой — руке. Треск автоматов и винтовочные выстрелы внезапно прекратились, и я поняла — идет рукопашная.